Владислав Артемов - Обнаженная натура

Сердце его дрогнуло. Он замер и прислушался к себе. Да, это так — она сейчас точно глядела на него, и это длилось долго, почти целую минуту. Потом она отвернулась и отошла вглубь комнаты.

Как только Родионов понял, что она отошла от окна и скрылась от него за каменной стеной, он снова опустился на фонарный столб. Ноги не держали. Он стал ждать, когда она опять подойдет к окну. Но в этот день Ольга больше не подходила, потому что ни разу не ощутил он радостного напряжения в себе, хотя просидел, проходил, промаялся еще несколько долгих часов. Множество народу прошло мимо него в этот день, но среди всего этого множества не нашел он ни одной женщины хотя бы отдаленно похожей на его Ольгу. Врешь, старик, подумал Родионов. «Не четвертая, так пятая…» Все-то ты наврал.

Такой женщины не было и быть не могло.

К глухой торцевой стене ближнего дома снова, третий или четвертый раз за день подъехал крытый грузовичок и притиснулся задком к таинственной железной двери. Вновь там закипела слаженная молчаливая работа. Что-то грузили, позвякивая стеклом, изредка глухо покрикивая друг на друга. Родионов рассеянно наблюдал за погрузкой. Когда машина отъехала, дверь плотно захлопнулась, но спустя минуту приоткрылась и высунулось оттуда внимательное круглое лицо без примет и настороженно поглядело на Павла. Лицо скрылось, но тотчас взамен его высунулись в щель еще два лица, уставились на Родионова, пошептались о чем-то, покивали друг другу и одновременно втянулись обратно. Казалось, все три морды принадлежали одному существу, тулово которого находилось там, внутри, в темной глубине за железной дверью.

Павел вздохнул и отвернулся.

Он продолжал расхаживать взад-вперед, десять шагов к ее дому, но только до заповедной черты, до поверженного фонаря, десять шагов обратно. А потом, дойдя в очередной раз до фонаря, он развернулся, прошел десять шагов обратно и не остановился больше. По темнеющей улице побрел к троллейбусной остановке. Самое главное, что Родионов знал теперь точно — Ольга была там, в одной из трех белых башен.

На следующее утро повторилось то же самое. Родионов позвонил в редакцию, отпросился, сказав, что идет в библиотеку сверять тексты, а сам отправился на дежурство. И опять несколько недолгих мучительных секунд чувствовал он на себе ее внимательный взгляд. Один только раз за весь день. Но за эти недолгие секунды он успел определить, что Ольга там, в среднем доме, и находится она то ли на восьмом, то ли на девятом этаже. Больше ничего конкретного узнать и почувствовать ему не удалось.

А на третий день к нему подошли трое крепких, коротко стриженных парней, и один из них, тускло глядя Родионову в глаза, недобро предупредил:

— Что ты тут маячишь, шнырь? Еще раз увижу, прибью.

Двое других стояли рядом, запустив руки в карманы кожаных курток и так же недобро разглядывали Пашку. Родионов невесело усмехнулся, но сказал твердо и раздельно:

— Где хочу, там и хожу, — и быстро осмотрелся, ища на земле какое-нибудь оружие, годное для битвы — камень, забытый строителями, или обрезок арматуры, или кусок тяжелой сырой доски, желательно с торчащим гвоздем… Но ничего вокруг не было, кроме поваленного фонарного столба…

«Восьмой этаж, третий подъезд!»

Это мгновенное озарение было абсолютно достоверно. Он все-таки и теперь поймал ее взгляд, даже в эту неподходящую и неблагоприятную минуту, даже стоя спиной к ее окнам…

— Ах ты, стукачок! — перекладывая жвачку с одной стороны челюстей на другую, разозлился враг. — Ты гляди, Репа, обнаглел как!..

— Вот же гнус! — изумился Репа, недобро покачивая головой. — Ты че, конкретно, в натуре, наглеешь, типа…

— За угол! — приказал Родионов. — Тут слишком открытое место…

— Ну идем, идем, — согласился Репа, как бы подобрев и подтолкнул Пашку в спину, — идем…

В наступившей тишине где-то в соседнем доме распахнулось окно, и оттуда вырвалось нестройное мощное пение, визг гармошки, топот и пьяные веселые выкрики.

Родионов шел чуть впереди, а когда завернул за угол, то не успел даже обернуться…

Самое последнее, что успел он запомнить — «восьмой этаж, третий подъезд!»

Пока Родионов приходил в себя, пока стоял он у родного тополя, обняв его дрожащей рукой, содрогаясь сердцем от внезапных порывов тоски, обиды и одиночества, в нем подспудно вызревал еще неясный ему самому, но опасный и окончательный план. Не было в нем никакой видимой логики, разумной связи элементов и деталей. Один-единственный образ овладел его сознанием, вокруг которого все группировалось и к которому привязывалось все остальное, еще туманное, расплывчатое, но пугающее.