Джеми Аттенберг - Мидлштейны

Однако Эди выбилась из сил, устала от жизни и в минуту слабости согласилась на предложение. Она даже улыбалась, пожимая владельцам руки. Может, это шанс начать все сначала. Зато будет почаще видеться с внуками. Через месяц врач сказал, что диабет прогрессирует. Стент избавит от невыносимых судорог, которые она (чаще всего) старалась не замечать, но, возможно, потребуется и шунтирование. «Есть риск, что состояние ухудшится, — сказал доктор. — Вы можете умереть». Тогда она мысленно поблагодарила начальство и за оплату лечения, и за сумму в банке, и за то, что ей дали время поправиться.

Назавтра предстояла первая операция. На другом конце коридора, в своей бывшей комнате, спал Бенни. В шесть утра он отвезет мать в Эванстон, так что Ричард спокойно может ехать в аптеку, где ему так понадобилось расписаться в накладной. Очевидно, на всей планете не нашлось человека, который сделал бы это за него. О том, чтобы Эди отвезла дочь, которая жила в городе, и речи не шло. Робин и на ужин трудно было зазвать.

Эди не спалось. Мысли как всегда летели со скоростью света, хотя сама она двигалась так медленно, что иногда казалось, будто стоит на месте. Она думала о еде, в частности — о большом пакете чипсов с морской солью и пластиковой банке лукового соуса, купленных сегодня. Они ждали ее на кухне, словно два друга, которые заехали выпить кофе и поболтать.

Было уже за полночь, ей сказали, что восемь, а лучше — двенадцать часов нужно поголодать, операцию назначили на восемь утра. Время истекло. Эди лежала и спрашивала себя, так уж ли страшно, если она съест несколько чипсин, всего лишь горстку, с этим прохладным, соленым соусом. Ведь сосус — даже не еда, это все равно, что стакан молока, да и чипсы такие легкие, раз укусишь — пуфф! — и нет их. То, что она съест, не наполнит и мизинчика. Нужно только встать с кровати, спуститься на кухню, и там Эди наконец воссоединится со своими лучшими друзьями.

Рядом — на первый взгляд невинно — похрапывал бесполезный муж. В последнее время он помогал ей лишь тем, что приносил таблетки, но ведь он — владелец аптеки! Ричард всю жизнь носил домой лекарства. Прости, Мидлштейн. Ни очка в твою пользу. Муж никогда не ворочался во сне, как ляжет — так и лежит всю ночь. «Приспособленец», — подумала Эди.

Она не знала, что целый день он прикидывал, как и когда ее лучше бросить. Через полгода, за несколько недель до второй операции, Ричард сказал, что между ними давно уже нет любви и обоим будет лучше, если он выйдет за порог и никогда не вернется. А еще недвусмысленно дал понять, что хочет заниматься сексом. Проклятый трус сбежал очень быстро, прихватив лишь чемодан, купленный для того кошмарного отпуска в Италии, — туда он сложил свою одежду, пока Эди не было дома. Ричард не оставил даже возможности с ним поругаться, да и что она могла ему сказать? Ведь он, пожалуй, прав.

И все-таки она станет переживать, плакаться дочери и сыну. Правда, некоторая порция слез будет рассчитана на то, чтобы дети возненавидели отца. Потом Эди успокоится, заметив, что ей все равно, где он. И загрустит оттого, что прожила жизнь с человеком, по которому даже не скучает. И вновь начнет страдать, обнаружив, что ей все-таки не хватает его или, по крайней мере, кого-то рядом, пусть они с Ричардом не очень-то и общались. В конце концов, хорошо, когда в комнате с тобой кто-то есть, скажет она Бенни. Конечно, нельзя говорить так сыну об отце, но сдерживаться Эди не умела. Теперь дом опустел. Она осталась одна. Совсем одна. Эди знала, тут и кроме развода найдется о чем горевать, впереди еще много печалей. Она прожила уже целую жизнь, а теперь ее ждет другая, придется начинать все сначала.

Тогда, в ночь перед первой операцией, ее занимали только чипсы и луковый соус — угощение для вечеринки, только вот это был не праздник. Завтра в ногу ей вставят металлическую трубочку. Процедура довольно простая. Конечно, в том, что тебя разрежут, нет ничего хорошего. С другой стороны, Эди сможет ходить как обычно, сразу, в первый же день. Придется попить обезболивающее. Ничего, выдержит. «Я сильная, я из русского теста», — повторяла Эди себе, хотя ее отец умер, не дожив до шестидесяти. А вот если бы не курил и не пил… Если бы она не ела…

Эди встала и отправилась в путешествие, наступая на те же доски, по которым ходила тридцать пять лет, — единственные, которые не скрипели под ней и не будили мужа. На ковролине образовалась вытертая дорожка. Зачем менять? Они мало времени проводили в спальне — щелкнешь выключателем, скажешь «спокойной ночи», и все. Синий ковролин был весь в катышках и каких-то пятнах. Обои с узором ромбиками отклеились по краям. Шторы не раздвигали годами, и комната давно не видела дневного света.