Джеми Аттенберг - Мидлштейны

Приехала на Милуоки-авеню. Три хот-дога!!!

Бенни хотел сказать жене, чтобы она прекратила слежку, однако стоило представить, что он это произносит, и в груди холодело, будто летишь в пропасть. Он никак не мог подобрать слова. Допустим, «Ты с ума сошла» — можно ли так выразиться? Или: «Пожалуйста, не преследуй больше мою мать».

— Я понимаю, ты хочешь помочь, — сказал Бенни. — Вот только что подумает мама?

Дело было за обедом. Они сидели в маленькой солнечной столовой неподалеку от синагоги, куда только что привезли детей на урок Гафторы. [14] Гафтора — название какого-либо отрывка из книг Пророков. Оба ели овощной салат; в последнее время ничего другого у них на столе и не бывало. Жена сделала заказ, не спросив Бенни. Масло и уксус — отдельно.

Бенни поперчил и посолил овощи, когда жена отлучилась в туалет.

— По-моему, она имеет право на личное пространство, — сказал он, наклонив голову.

К зубу прилип кусочек красного лука и упрямо не поддавался кончику языка.

— А если кто-то захочет прыгнуть с крыши, не надо ему мешать, пускай сначала насладится видом?! — Рашель оттолкнула свою тарелку с недоеденным салатом и с отвращением поглядела на нее. — Я же говорила твоей матери: никаких гренок! Ты слышал?

— Угу, — ответил он, смущенно прикрыл рот ладонью и быстро сунул за щеку палец. — Дай ей передохнуть немного.

— Когда она умрет, хлопотать будет поздно.

И Бенни вдруг пожалел о том кусочке лука — маленькой неприятности, с которой так легко справиться.

Хотя Рашель ему не верила, Бенни очень переживал за мать. Она перенесла две операции, а вскоре, возможно, предстоит и третья. Он волновался за дочь и жену, которые забыли, что такое улыбка. Он беспокоился — хоть и меньше — за отца, который, похоже, растерялся и загрустил, перебирая шестидесятилетних жительниц пригорода. И кого можно среди них найти? Лишь за сестру Бенни впервые в жизни тревожился не так сильно: заметил, что она, несмотря на взбалмошный нрав и замкнутость, наконец встретила парня и влюбилась.

Однако волосы! Его волосы, его гордость, густые черные кудри. Бенни отпустил их чуть больше, чем было принято среди коллег по работе, и ему нравилось думать, что так он выглядит моложе. Студентом он носил их еще длиннее, а еще делал баки, с которыми становился похож на плохого парня — конечно, настолько плохого, насколько может им быть студент Иллинойсского университета. Таким его полюбила Рашель. Он вел себя сдержанно — не то что друзья по студенческому братству — и не сыпал остротами. Правда, не из-за робости (пошутить он умел), а потому, что все время ходил обкуренный. И все-таки на вечеринке, сидя в углу возле музыкального центра и дымя стеклянным сиренево-зеленым кальяном, который кто-то привез из Амстердама, Бенни — сильный, молчаливый, подтянутый, хоть и немного пьяный, в обтягивающей футболке, обтягивающих «Ливайсах» и пофигистских шлепках, с шевелюрой, такой густой, что у него не возникало сомнений в своих великолепных генах, — снял самую соблазнительную девчонку в комнате, не пошевелив при этом и пальцем.

Волосы были всегда. Уж о них-то волноваться не приходилось. И вдруг они стали выпадать! Каждое утро, когда он мылся в душе, слезали клоками, точно обгоревшая кожа после выходных на пляже. На затылке образовалась большая плешь, на висках они тоже поредели. Оставалось только гадать, что дальше. Может, и тело съежится, Бенни превратится в дряхлого деда и жена его бросит? Он умирает? Или просто стареет?

Ответы были перед носом. Возможно, так проявилась тревога за жену, мать, дочку и прочее, но Бенни отказывался верить, что все так просто (хотя, конечно, ничего простого в этих причинах не было). Он отправился к доктору Харрису, славному и честному парню, а также обладателю отличных волос — коротких, седеющих, но по-прежнему густых.

— Причин может быть несколько, — сказал тот. — Во-первых, наследственность.

— Только не наследственность.

Бенни едва заметно болтал ногами, сидя на смотровом столе. Восемь утра, понедельник, срочный визит.

— У родителей ничего подобного. Никто не лысеет.

— Тогда, возможно, нервы? — доверительно предположил Харрис.

Они ходили в одну синагогу, а их жены вместе посещали книжный клуб. Доктор знал все о том, что говорила Рашель на последней встрече (обсуждали «Помощь»). Она настояла, чтобы никто не приносил больше выпечку. Никаких булочек, сыра, крекеров. Только сырые овощи, нарезанные соломкой. Никакого вина. И даже не пытайтесь притащить острый соус — там один сахар. В заботе о правильном питании не было ничего плохого, проблема заключалась в том, каким тоном Рашель все это сказала. Приказным, не терпящим возражения. «Клянусь, она говорила почти как англичанка», — заметила жена.