В обществе кофейника, под абажуром, окрасившим вольтеровское кресло в оранжевый цвет, я добью культовый роман очередного гениального придурка лет пятнадцати-двадцати, я исчеркаю всю его книгу — да и черт с ним, все равно его читатели газет не покупают — и проведу параллели с мемуарами маникюрши Миттерана, сестра которой замужем за одним из наших спонсоров. Всякий раз, когда меня просят подчеркнуть достоинства книги, я их разбавляю, разнося другую в пух и прах: и себя не роняю, и тылы прикрыты. Многочисленные претенденты на мое место все ждут, когда я совершу ошибку, но я не доставлю им такой радости, не стану раздражать нашего шефа. На моих глазах он расправился с нашей начальницей: делал вид, что поддерживает ее, а сам потихоньку подбивал команду от нее избавиться, каждому подавая надежду на ее кресло, и в конце концов взял «человека со стороны», оставив разоблаченных интриганов с носом. Эти подхалимы готовы в любой момент при виде пошатнувшейся власти начальника перейти от угождения к линчеванию, что подтверждает вечное правило — сиди тихо, целее будешь. Меня не слишком забавляют их закулисные интриги и подсиживания, но для человека без иллюзий нет лучшего лекарства, чем игра. Я не обольщаюсь, делаю свою работу, пусть не самую любимую и выгодную, к тому же, вполне доступную любому другому, зато я еще в состоянии по утрам смотреть в зеркало, когда нет сил его разбить или обозлиться на весь мир.
Авеню Жюно, поворотник, пульт, двенадцатое место, сигнализация, лифт, и вот я в холле, иду проверить почту — совсем позабыл, что уже вынул ее сегодня.
Подхожу к желтому конверту, который до сих пор красуется на старом месте в ожидании неизвестного адресата, встаю на цыпочки, чтобы разобрать надпись, и у меня перехватывает дыхание. Этого не может быть. Машинально смотрю по сторонам, проверяю, закрыта ли дверь Рауля Дюфи. А вдруг он следит за мной в глазок? Наклоняюсь, якобы завязывая шнурок, выхожу из дома в огороженный сад Мулен.
У меня ушло добрых пять минут, чтобы найти хоть какое-то объяснение, пусть не слишком убедительное, признать невозможное возможным и привести в порядок свой пульс. Как это письмо нашло меня здесь, именно сегодня вечером? Неужели знак, которого я тщетно ждал с той самой поездки в Танжер, о котором молил Доминик, если ее душа, вырвавшись на свободу из больничной палаты, сможет проявляться в снах, случайностях или просто передвинутых предметах, наконец получен? Я просил у нее доказательства того, что между нами не прервалась связь, а мне посылают живой укор.
Спрятавшись в зарослях плюща, я жду, пока на первом этаже, в окнах Рауля Дюфи не погаснет свет. Меня смущает, что по всему саду расставлены камеры слежения, и потому я с беззаботным видом иду сначала к заколоченной мельнице, откуда виден весь Париж. На узенькой аллейке сталкиваюсь с мужчиной, который выгуливает добермана. Мы здороваемся. Как только он скрывается из вида, я возвращаюсь в дом и на ходу, небрежно прихватываю желтый конверт.
Я еще не знаю, что это изменит мою судьбу. Хотя нет. Знаю. Я готов. Открыв письмо, я вернусь в прошлое, верну тебя, верну нам жизнь.
И вот письмо в квартире, за закрытыми ставнями. Конверт бледно-желтый, из скользкой бумаги с рекламным клеймом: «На 100 % из вторсырья». Перьевая ручка ухитрилась втиснуть в маленький пустой прямоугольник адрес редакции, написанный девическим почерком, почти не видный под черным фломастером почтовой канцелярии. В качестве адресата указан псевдоним, которым я не пользуюсь вот уже двадцать три года, а поскольку издатель меня с тех пор не видел, он и переслал письмо сюда. Письмо призраку. Где его взяли — потеряли, забыли, нашли? «Издательство «Романтис», для г-на Ришара Глена». Дату разобрать невозможно, поверх штемпеля Брюгге проставлена печать почтового отделения на бульваре Сен-Жермен. Что это — дар небес, скверная шутка, угроза, предупреждение?
Я прокрутил в голове все возможные варианты: либо это из области мистики, либо автором движет корыстный интерес. Лишь один человек мог нащупать связь между мной и Ришаром Гленом — хозяин «Групп де ла Сите», который в прошлом году приобрел издательство «Романтис». Если в архивах сохранился мой старый договор, то рядом с псевдонимом должно стоять и мое настоящее имя, тогда смысл этого послания предельно ясен: если я хочу избежать огласки и скрыть от литературной общественности, что самый свирепый критик Парижа много лет назад, прикрывшись псевдонимом, опубликовал бульварный романчик, то лучше мне умерить свой пыл, когда я пишу рецензии на авторов «Сите» под издательской маркой «Плон», «Жюльяр» и иже с ними, а также, пользуясь своим явно завышенным авторитетом, поддержать тех же авторов при присуждении премии «Интералье».
Читать дальше