Юз Алешковский - Предпоследняя жизнь. Записки везунчика

«Отпевание, Матвей Степаныч, закончилось достаточно классно — как Апостол Павел прописал».

От шедевров его новоречи так и шибало мелодией «Мурки»… мне стало совсем уж тоскливо и горько… блатная песенка, с детства знакомая, как назло, путалась в извилинах мозга, издевательски навязчиво подтрунивая над порядком издерганной моей психикой… как Апостол Павел прописал… как Апостол Павел прописал…

Вдруг меня разобрал — именно разобрал на части, а не взял в охапку — нервозный смешок… вот и я, думаю, недавно отпет и похоронен… двинулись поминать… одни чистосердечно страдали… кое-кто притыривал аппетитец, иные не скрывали острейшей жажды поддать… скорей всего, говорливый, бестолково начитанный, верней, «нахватавшийся культуры», главное, живой еще дядюшка, между прочим, тезка Апостола, кинул речугу насчет чудовищной потери «незабвенного племяша, Володьки Олуха, родного, гадом быть, Вована… Царствие ему как бы Небесное, имею в виду не СССР, а покойного, однозначно ушедшего от нас»… на тех по мне поминках только у осчастливленного случаем Михал Адамыча легко было на душе от всей этой затеянной мною, идиотом, фармазонской трагедии…

Потом, чтоб никаких ни в ком не вызвать подозрений, следил я издали, как вынесли два закрытых гроба… слава Тебе, Господи, что любовь напоследок блеснула им обоим улыбкою прощальной, а смерть была мгновенной — без появления в сознании чудовищного образа потери счастья новой жизни.

На меня никто не обращал внимания; среди провожающих, кроме Коти с Кевином, полно было знакомых, бывших теневиков, людей очень влиятельных, и их телохранителей… вот отслужил свое батюшка — необыкновенно приятный молодой человек… непременно решаю вскоре исповедаться у того священника, который вместо меня отпевал Николая Васильевича… вот опустили гробы в одну разверстую широкую могилу… застучали по ним кусочки земли и глины… остальное доделали два могильщика… фиолетово-багровые их лица походили на переспелые гроздья гортензий, принесенных на «двуспальную», как кто-то выразился, могилу… вот обложили всю ее траурными гирляндами, букетами гвоздик и хризантем… вот выросло над могилой «живых цветов печальное надгробье», как вскоре сочинит Котя…

Распоряжался всеми делами тот самый человек, выходил который с отпеванья покурить с генералом; он и деловитей других суетился, и лично потом поставил на табуреточку пару стопок водки с двумя бутербродиками; поставив, произнес надгробную речугу.

«Вы, некоторые дорогие дамы и господа, пожалуйста, не лыбьтесь и чисто демократически продолжайте застойное свое недоверие, понимаете, к религии, если, так сказать, оно у вас имеется… теперь за религию не то что со службы не вышибут с потерей партбилета и персоналки, но, наоборот, покойный активно содействовал практически свободной реанимации религиозных услуг помершему населению страны, что были отняты у него вместе с ликвидированными ангелами… тогда как они знаково существовали и эффективно существуют в настоящее время для правительства, всенародной энергетики и лично Бориса Николаевича, от администрации которого послана сердечная гирлянда, возглавляющая похоронную клумбу нашей с вами памяти… так что смело проникнемся возрожденным к жизни отпеванием и, конечно, пожелаем отнятым у нас с вами душам счастливого захоронения их личных тел, а также дальнейшего перемещения туда, куда положено, никто не знает куда именно, но как Апостол Павел прописал… по этой же причине смело обещаю всем телам, злодейски умерщвленным после заказных убийств, что рыночная свобода — это и есть конкретика всенародного капитализма плюс демократическая электорация всей страны…»

Распорядитель говорил бы еще и говорил, но генерал налил ему полстакана, тот жахнул его залпом и подавился околомогильным бутербродиком… кто-то стал передавать по рукам прощальную бутылку, потом вторую, потом третью… тут меня подстегнула безумная страсть выпить за помин души погибших… плевать — узнают или не узнают… быстро подхожу, извиняюсь, беру из чьих-то рук бутылку и глотаю прямо из горла… перекрестившись, занюхиваю рукавом — помянул… молча отхожу в сторонку… вот и все, думаю, вот и все.

Вскоре оказалось, что Г.П. то ли предчувствовала надвигавшуюся смертную беду, то ли сама жизнь заставила — в счастливейшие из дней существованья, осененные взаимной любовью, — оставить у нотариуса завещательное распоряжение.