Криста Вольф - Размышления о Кристе Т.

Вообще она уже была замужем, это получилось у них очень скоро, и даже ждала ребенка, Крошку-Анну. Но еще до того начались боли, лицевые, невралгические, порой невыносимые, их фамильный бич. Она была чуть ли не удивлена, так, словно ожидала, что теперь все жизненные невзгоды сами собой останутся позади, теперь, когда она выучилась брать от мира то, что причитается ей, и возвращать миру то, что причитается ему. Ибо именно так обстояло дело. Ничто, решительно ничто не предвещало нам: на тридцать пятом году все будет просто-напросто обрублено; напротив, все, решительно все шло к тому, чтобы продолжаться медленно и неуклонно и на свой лад остаться с нами даже после конца. Но поскольку конца не было, а был нелепый несчастный случай, стоит, пожалуй, предпринять попытку и провести дальше линии покинутой ею жизни с подобающей осторожностью и сохранением естественной перспективы. Чтобы ее можно было увидеть.

Как вижу ее я, и неважно, чем она занята в данную минуту. Может, она запекает корейку, и та выходит из духовки такая хрустящая и в насечках, что доставляет Кристе Т. искреннее удовольствие; может, занимается детьми, кормит их, наставляет либо заваривает для Юстуса чай каким-то мудреным способом, который ему нравится. Я была свидетелем того, как она выбирает портьерную ткань для своего дома, портьеры так и висят до сих пор, только ее самой уже нет. Впрочем, я отвлеклась и увлеклась, я забежала вперед, словно ее искусность в бытовых делах может что-то доказать или переиначить. Словно есть на свете такая инстанция, в которую можно подать кассационную жалобу и которую на худой конец можно тронуть такими доводами: она делала нужное дело, она была нужна.

Впрочем, покамест она еще живет в Берлине, пестрое такое полугодие. Красно-бурая тетрадочка попросту умолкает, ее последние страницы заполнены кулинарными рецептами и бюджетными выкладками, я невольно смеюсь, видя, как она крутит и перекручивает по нескольку раз одну и ту же сумму. Она захлопывает тетрадочку и говорит: мы отправимся в путь, как только Юстус свистнет с улицы, и они отправляются, порой — далеко — «на Запад». Это путешествие еще не стало достаточно привычным, чтобы не вызывать сердцебиения. «На Запад», где каждого человека, каждую вещь, каждую мысль создают по другим противоположным рецептам, и это истинная причина неприятного чувства, когда, полный тревожного ожидания, ты сворачиваешь за ближайший угол, а там все тот же улыбающийся постовой. Но ведь точно так же человек может воспринять как неожиданность себя самого. Не только страны, каждый из нас тоже существует в двух вариантах: как Осуществленность и Неосуществленность. Иногда удается силой вырваться из этой сумятицы. Она плюет на мемориальный камень — «отторгнутым землям на Востоке». У воспоминаний золотисто-зеленый цвет, пусть же он не засохнет и не сменится черным — цвет вины черен. Она плюет на камень.

Идем, говорит Юстус, и его пальцы сжимают ее плечо. Они поднимаются по выстланной ковром лестнице, и на каждой площадке Криста Т. крутит медные шишечки перил. Всего бы охотней она считала ступеньки, чтобы не видеть дощечки на дверях, которые проплывают мимо, но тем временем они уже достигли цели, дощечка повторяет фамилию Юстуса — это аристократическая квартира его кузины, они пришли в гости к его родственникам. Приятные люди, а впрочем, сама увидишь. Кстати, вы немного похожи друг на друга, но пусть это тебя не смущает, она моя любимая кузина и хорошо тебя примет.

Этого ему говорить не следовало.

Теперь она с первой минуты начинает отыскивать упомянутое сходство, и это мешает ей участвовать в разговоре, красивая кузина, вероятно, сочтет ее дурищей, а ведь, правда, таких длинных ресниц у нас не бывает. Может, это наклеенные. Милочка — вот как меня называют. Нет, так люди обращаются друг к другу только в романах, лучше бы на «ты», чтобы не были как чужие, впрочем, мне все равно. Обойдусь и без обращения.

Она пугается, услышав, что обе они ровесницы, почти ровесницы, и невольно выпаливает: вот уж не думаю, — и, прикусив язык, заливается краской. Кузина улыбается.

Юстус же стоит возле кузининого мужа и выслушивает объяснения последнего, чем тот занимается на бирже: только, пожалуйста, по-честному и как можно медленней — для новичка. Я ведь все равно ничего не пойму, потому что никогда не постигну устройство этого механизма. С таким же успехом ты мог бы говорить по-китайски.

Вот он какой, наш Юстус, говорит довольная кузина. Ему ничего не стоит сто раз спросить об одном и том же. Он притворяется дурачком. Но он хитер как бес, он просто хочет доказать Зигфриду его бесполезность, потому что Зигфрид занимается непроизводительным трудом. Господи, Зигфрида этим не проймешь, они просто удивляются друг на друга. Но я знаю Юстуса. И такой образ мыслей мне тоже несколько знаком, знаете… знаешь, я когда-то целый год изучала политэкономию в Восточном Берлине. Боже ты мой, ведь каждая система обнаруживает свою логику, коль скоро ты принял ее исходные положения, вы сог… ты согласна со мной? В нее вживаешься легко и незаметно, правда-правда, я знаю, что говорю. Вдруг ты и сам начинаешь толковать о смысле и об ответственности. Все эти высокопарные слова…