Виктор Песиголовец - Лицо порока

Жена помолчала, потом тихо спросила:

— Устал, наверное?

— Немного.

— Когда сегодня появишься дома?

Я прикинул, во сколько смогу вырваться из редакции и сколько времени проведу у Ларисы, и затем неуверенно сообщил:

— Пожалуй, буду к десяти. Может, чуть позже…

— Много работы? — спросила Аня с сочувствием.

— По горло!

— Тогда удачи, Ваня! Ждем тебя с нетерпением!

— До вечера, крошка!

Я положил трубку и задумчиво почесал затылок: интересно, какую же сумму отвалил вчера Всеволод? Похоже, солидную. Ладно, отработаю. Сразу после Нового года засяду за книгу. Напишу ему какую-нибудь житейскую повесть. Например, о моем покойном приятеле — директоре гранитного карьера, который рассорившись с женой и любовницей, взял да и покончил с собой, спрыгнув в тот самый карьер. Если постараюсь и не стану отвлекаться, а постараться нужно, потому как деваться некуда, состряпаю книгу за считанные месяцы.

Через час я вышел из редакции и поехал к Ларисе. Насчет наших с ней отношений необходимо было все прояснить до конца.

С тяжким сердцем, с тревожными мыслями, с нехорошими предчувствиями спешил я от остановки к дому Ларисы вдоль рядов поникших, пригорюнившихся юнцов-тополей. Потом стоял у ее двери и долго не решался позвонить — боялся. Боялся услышать из уст женщины, которую люблю, то, что я уже четко знал.

…Поджав под себя ноги, она сидела на диване в гостиной. В том самом цветастом халатике, но уже застегнутом на все пуговицы. Не знаю, какое было под ним белье. Я курил, стоя у открытой форточки.

— Будем ужинать? — спросила Лариса, поглядывая на меня виновато, как нашкодившая ученица на учителя.

Я упрямо старался не замечать ее взглядов и вообще не смотреть в ее сторону.

— Что-то не хочется, — тихо обронил я. — Разве что кофейку да рюмку водки…

Она ушла на кухню. Зазвенели чашки. Я оставался в гостиной. Прикурил новую сигарету и уставился в вечернюю мглу, чуть смягченную слабым светом дальнего фонаря.

— Вот! — Лариса поставила на подоконник чашку с дымящимся кофе и стакан с водкой. И снова уселась на диван.

Какое-то время я молча попивал кофе. Обстановка была невыносимой, напряженной до предела. Мы оба это прекрасно чувствовали.

— Ты чем-то расстроен, Ванечка? — Лариса первой не выдержала гнетущей тишины. — Случилось что-то?

— У меня нет, — бросил я через плечо, чуть повернувшись. — А вот у тебя, кажется, что-то действительно случилось…

— Нет! Откуда ты взял? — она попыталась непринужденно засмеяться. Но не получилось. Из ее горла вырвался лишь короткий нелепый смешок.

— Мне так показалось, — глядя в окно, я задумчиво дымил сигаретой.

Гостиную вновь наполнила тяжелая тишина. Ее нарушало только монотонное тиканье настенных часов. Это тиканье било по ушам, как тревожный набат. Я допил водку и сел в кресло. Рядом, вжавшись в спинку дивана, в натянутой позе сидела бледная Лариса.

— Как прошел день? — поинтересовалась она, когда пауза уж слишком затянулась. В голосе звучала фальшь: Ларисе сейчас было совершенно наплевать на то, чем я занимался днем.

— Да как всегда…

— Пойду, сварю и себе кофе… Хочешь еще?

Я отрицательно покачал головой.

— Кофе больше не хочу. Меня уже мутит от него. А от водки не откажусь.

Лариса забрала с подоконника пустую посуду и, шлепая тапочками, поплелась на кухню. Я включил телевизор, но ни на одном канале не было ничего путного: то дурацкие сериалы, то реклама, то дебильные рожи ведущих телешоу. Пропади ты пропадом, муть болотная! Выключив телевизор и, прихватив пачку сигарет с подоконника, я тоже направился в кухню.

Лариса, обжигаясь, пила кофе. Она пододвинула ко мне стакан с водкой и тарелку с тушеными вешенками.

— Может, все-таки поужинаешь?

Я отрицательно покачал головой.

— Ну, хоть грибочками закуси!

— Не хочется…

— Да что с тобой, Ваня? — она посмотрела блуждающим взглядом провинившегося ребенка.

— Лариса… — произнес я и умолк.

Она ждала, поникнув головой, и машинально помешивала ложечкой кофе в чашке. Я вздохнул и участливо осведомился:

— Почему ты молчишь?

В ответ — ни слова.

— Догадываюсь, как тебе сейчас тяжело, понимаю, что творится у тебя на душе, — продолжил я проникновенно. — Не держи это в себе, выплесни! Ведь все равно придется, к чему тянуть?

Ее губы побледнели, растерянные глаза широко распахнулись. Лариса не знала, куда девать руки, им не находилось места ни на столе, ни на коленях, ни на груди.