Виктор Песиголовец - Лицо порока

Искр? Каких искр? Я их не видел. Может, просто не заметил?

— Как же все-таки можно, находясь в хате, попасть в другое измерение? — пытаюсь разгадать эту тайну, которая мучит меня уже несколько дней.

— Объяснить трудно, — вздыхает старик, приглаживая свои седые волосы. — В пространстве, Ванятка, есть, как это говорят знатоки, блуждающие дыры, ну, вроде как соединительные каналы. Их немало, люди, бывает, попадают в них случайно.

— И погибают?

— В большинстве случаев — да! Потому, что их тела неподготовлены к полету. Умирают в основном сразу, как только соприкоснутся с энергией, исходящей из канала. Порой людей даже не успевает засосать. Их трупы тогда остаются в нашем мире.

Я изумленно качаю головой:

— Фантастика! — и, вспомнив, что Устин так и не ответил на мой вопрос, интересуюсь: — И все же, как мы с вами попадаем в ад?

Дед берет со стола непочатую бутылку водки. Вставляет горлышко в рот и, зажав крышечку зубами, начинает ее отвинчивать. Затем пододвигает ко мне пустой стакан, другой — к себе.

— Каналами можно управлять. По разному. Например, при помощи энергии слов, — водка звонко булькает в тару. — Давай, сынок, понемногу!

Выпиваем и сразу закуриваем.

— Я эти самые каналы приближаю к нашим телам, — продолжает просвещать Устин, посасывая трубку. — Настолько приближаю, что поток энергии, исходящий из их жерл, подхватывает нас и уносит.

— Вы упомянули что-то о подготовке тел, — напоминаю я.

— Да, при перемещении все мускулы должны быть до предела напряжены. С помощью снадобья, вот этого, — старик указывает пожелтевшим, прокуренным пальцем на стакан с мутно-зеленой жижей, — тело человека на некоторое время становится, как железный столб. Но сам перемещаемый, наоборот, чувствует себя расслабленным.

— А что за искры в этом канале?

— От каких-то разрядов, — лицо деда хмурится, он откладывает трубку и берет в руку чашку со своим чаем. — Иногда искр бывает очень много. Тело они не обжигают, отлетают от него. А вот одежду могут запросто воспламенить.

Покурив, я выполняю указания Устина. Раздеваюсь, скатываю одежду в клубок, засунув туда и сапоги, связываю в узелок. Затем — на этот раз уже безо всяких колебаний — выпиваю зелье и укладываюсь на топчан.

Звучит заунывное, неразборчивое бормотание старого шамана. Меркнет свет. И вскоре меня, как щепку, подхватывает мощный поток воздуха, безудержный вихрь…

…Мы находимся в саду. Устин стоит, прислонившись спиной к тутовому дереву, я — лежу, растянувшись на мягкой траве. Прямо над головой висит золоченый диск солнца. Его лучи, как паутина, путаются в ветвях яблонь и вишен. Яблони уже отцвели, и с них грустно осыпаются вялые, ржавые лепестки. А вишни еще купаются в торжественной бело-розовой пене. Ласкает уши пение птиц — задорное, сладостное, чарующее.

— Поднимись и оденься, сынок! — тихо приказывает Устин. — Вот твой узелок, возьми!

Чувствую, что тело меня плохо слушается. Нужно время, чтобы как следует выпрямить спину и унять дрожь в ногах. Я одеваюсь долго, кажется, проходит минут двадцать. Закончив, в изнеможении опускаюсь в прохладную, дышащую свежестью шелковую траву. Старик терпеливо ожидает, пока я окончательно приду в себя.

Вдруг у меня за спиной слышится легкое шуршание травы и в тот же миг раздается спокойный, немного насмешливый баритон:

— Вижу, Устинушка, твой человек совсем обессилел!

Я резко поворачиваю голову. Сзади, в нескольких шагах стоит мужчина. Невысок, примерно моего роста. Осанка горделивая. Он средних лет или даже, скорее, молодой. Одет в черный френч, черные узкие брюки с серебряными лампасами. На нем блестящие черные же сапоги с короткими голенищами. В руке — короткий стек. Последние две пуговицы френча расстегнуты, на шее — белый шарф, заправленный за борта френча. На правом рукаве — шитая серебром литера «С». На плечах, вместо погон, по две красные нашивки.

— Ничего, Амфилахий, он уже в порядке! — бодро отвечает Устин на замечание пришедшего. И взмахом руки показывает мне, что нужно подняться.

Покачиваясь, я встаю на ноги.

— Окружной Амфилахий! — представляется мужчина, по-военному щелкнув каблуками и чуть поклонившись.

— Иван! — называю свое имя и тоже слегка склоняю голову. Пришедший пытливо, с интересом осматривает меня, играя темными зеницами больших, выразительных глаз.

— Ну что, Иван, ты готов следовать за мной?

— Готов!

— Тогда пошли! — Амфилахий отрывисто кивает Устину головой — снизу вверх, как раньше это делали вышколенные царские офицеры. И, повернувшись на каблуках, легкой, почти грациозной походкой направляется туда, откуда, появился — в гущу сада.