Ахто Леви - Записки Серого Волка

И еще помню тот первый день, когда пришел в лес. Была осень, снега еще не было, лес стоял разноцветный, красивый, как в сказке. «Вот она, живая жизнь, – подумалось, – это тебе не мертвые стены, здесь все живое, каждая веточка, каждый листочек, даже земля под ногами живая». Ходил я в лесу и все нюхал, словно дикий зверь. Набрел на желтокожую сосну, с нежностью стал ее гладить. Подошел бригадир Сема.

– Ну как? – спросил он неизвестно к чему.

– Никак, – ответил я.

– Чего дерево обнимаешь, влюблен, что ли?

Я сказал, что это я обнимаю не дерево, а трогаю руками свободу и жизнь.

– Чудак ты, – сказал он и ушел.

Этот парень из Смоленска никогда не был наедине с четырьмя холодными стенами. Он белорус, чистокровный мужик, и потому нет у него никакой клички – просто Сема. Работяга, каких мало. Откуда ему понять, почему я чудак. Но он хороший парень. За что он здесь – не знаю, об этом не принято расспрашивать. Вообще бригада наша – высший класс, хотя в основном парни все в прошлом – бывшие «законники». Нас одиннадцать, и наш девиз: один за всех, и все за одного!

Мой напарник Георгий – тоже без клички. Он мне постоянно твердит: «Генацвале, говорю тебе, езжай, когда освободишься, на Кавказ. Там, в горах, такая вода, сегодня попьешь – завтра здоров будешь, как бык». Он мой напарник и мировой парень. Выглядит он как разбойник XVII столетия – дикая черная борода, усы. Он очень поворотливый, немного грубоватый. Однажды он из-за меня попал в карцер. Было это, когда я отработал в этой бригаде свой первый месяц.

Кончился месяц, начался другой, и мы получили зарплату. Собственно, мы ее получаем в виде продуктов, которые по ведомости отпускают нам из лагмагазина. Еще по дороге в зону, когда шли с работы, я все представлял себе эту процедуру и гадал, сколько начислили – рублей пятьдесят или шестьдесят? А может, больше? Некоторые из наших даже семьдесят получили, может, и я… Я не то чтобы был голоден, просто хотелось и мне в общий котел внести свою долю. В магазине – он у нас называется ларек – было полно народу, шумно. Отоваривались побригадно. Когда дошла очередь до наших, я тоже подошел к окну. Сказал свою фамилию и жду. Бухгалтер все перелистывал ведомости, потом сказал:

– Вас у меня нет. Вы раньше в какой бригаде работали?

Я ответил, что ни в какой.

– Значит, не начислили, – сказал бухгалтер.

Я отошел от окна. Товарищи меня успокаивали, мол, не волнуйся, начислят. Это просто в бухгалтерии что-то напутали. Но меня это не радовало.

– Да ты не огорчайся, – говорят парни, – что у нас, жратвы не хватает?

Жратвы, конечно, хватало, но мне было не по себе. «Как же так, – подумал я, – ведь целый же месяц работал…»

Молча направился к выходу, а бригадники молча смотрели и жалели.

– Ничего, – сказал я им, – просто я сегодня почувствовал, что значит, когда кто-нибудь отнимет трудовую копейку…

Я ушел в барак и лег на свою койку. В памяти воскресло давно виденное: старые стоптанные женские башмаки и детские, тоже старые… Еще восемь рублей и письмо отца, бросившего своих детей. Я тогда не взял этих денег, но только потому, что их было очень мало…

Жестокая штука жизнь, она ничего не забудет, она все тебе со временем припомнит… Эх, как мне хотелось сейчас порассказать всем, кто этого еще не знает, какая это мерзость – жизнь воровская.

И вот пока я там лежал и соображал, ко мне подошел Георгий и сказал:

– Не надо, генацвале, не грусти, тебе тоже дадут ларек. – Он присел на край койки, тряс меня за плечо и все повторял: – Надо смеяться, генацвале, завтра добудем мясо, сварим суп, жить надо! А потом тебе ларек будет…

Он ушел, а затем пришли парни и сказали, что Георгия посадили в карцер. Оказывается, он пошел к начальнику колонии и там стал требовать, чтобы мне немедленно дали ларек. «Немедленно» это сделать не могли, обещали через пару дней. Нет, Георгий не мог этого терпеть, а когда его попросили покинуть кабинет, начал ругать начальство и бухгалтерию. Ну, ему и дали трое суток карцера. Только на другой день выпустили, вся бригада ходила к начальнику объясняться. Вот какой у меня напарник – генацвале.

А другой наш сотоварищ – Росомаха, имени которого никто не знает. Всe свое свободное время жертвует картам, можно сказать, с ними он родился, для них жил и с ними умрет. Только придет с работы, не успеем поужинать, как он, тасуя карты, мчится в кильдим, взывая: «Кто хочет сладко пить и есть – прошу напротив меня сесть!»

Что такое кильдим? Кильдим – это барак, где живет самый отвратительный народ. Вымогате-ли, картежники, отказчики – основное население. Там в одном углу режутся в карты, в другом – за ширмой из одеял еще чем-то занимаются; там, глядишь, кто-то спит совсем голый, все с себя проиграл. В общем кильдим – это кильдим.