Ахто Леви - Записки Серого Волка

Я спросил Уго, за что его хотят убить. Он недовольно поморщился: «Это тебе Эве наболтала?» Потом заулыбался, лязгнул большими белыми зубами, словно волк, и добавил:

– Есть такие темные личности, для них всего важнее, чтобы никто не узнал, чем они занимаются, а люди моей профессии, малыш, как раз и разыскивают всякие темные истории и не стесняются называть имена. Ну вот, это им иногда не нравится. Понял, малыш? А вообще это все ерунда, расскажи лучше, как там твоя квартира?

Это он имел в виду мою каюту. Он один о ней знал: не хотелось ему врать, но я взял с него слово, что он никому не расскажет, а ему можно верить. Однажды он сказал, что хочет прийти ко мне в гости, и мы пошли в порт. Каюта ему понравилась, он только нашел, что нужно оклеить бумагой стены. Тут он стал меня расспрашивать о моей жизни вообще.

– А домой не хочешь? – спросил он. – Там, наверное, мама тоскует?.. И здесь, конечно, жить можно, но что тебя ждет? – Он надолго замолчал, и мне стало неудобно от этого. Что тут меня ждет, об этом я еще толком не думал. Да и зачем? Все равно ведь жить надо – думай не думай. А мама… Что там дома? Вообще он прав, домой хочется, но и боязно. Там теперь русские, и неизвестно, что и как. Что с отцом – он ведь против русских воевал.

– А здесь ты пропадешь, малыш, – сказал, и помолчав, Уго. – Ты здесь всегда будешь одинок. Можешь стать первоклассным жуликом, а человеком – нет. Но тебе этого сейчас не понять. Тебе не понять, что любить тебя здесь могут – вот я, например, или Эве, и, может, еще кто-нибудь, но мы боремся за жизнь и не можем тебя поднять, дай бог самим удержаться. Домой тебе надо. Ну, что касается этой каюты – она даже лучше, честнее, чем многие фешенебельные квартиры. Это точно.

Затем он, попрощавшись, неуклюже вылез через маленькую дверцу каюты. Через пару дней после того я оклеил каюту старыми газетами, а однажды Уго принес мне в «Барселону» картину. Молодая, красивая, с длинными волосами женщина, сидевшая на скале. Уго сказал, что это Лорелея. Я ее повесил на стену, и каюта стала сразу какой-то уютной, нарядной. Хороший парень Уго. Эве тоже хорошая. Наверное, они поженятся.

Сегодня только прибежал я в «Барселону», пришел Кнут и повел меня к директору – герру Бруно, на второй этаж. До этого я у него никогда в кабинете не был. Там же находятся комнатки для игры в карты и другие, которые посещают иногда важные господа и дамы.

– Хочешь преуспеть? – спросил герр Бруно. Я не знал, в чем именно, и выжидающе промолчал.

– Посматривай за фрейлейн Эве унд Илона и, если увидишь что-нибудь подозрительное, скажешь мне или Кнуту. Понятно?

Что он имел в виду под словом «подозрительное», я не знаю. Он сказал, что я смышленый и, если буду стараться, он добавит десять марок в неделю. А «подозрительное» – это когда присваивают деньги – чаевые. Я понимал, если скажу «нет», он меня тут же выгонит из «Барселоны», и сказал: «Ладно». Но уже наперед решил, что ничего-то я не замечу.

– Скажи Кнуту, чтоб привел ко мне фрейлейн Лауриц (это Эве)! – крикнул он мне вслед.

– Что ему надо, что он тебе сказал? – спросили девушки, когда я к ним явился. Я сообщил им, что герр Бруно предложил мне за ними пошпионить, и они злорадно захохотали. Я тут же передал Эве, что и ее вызывают и что мне велено передать это Кнуту. Эве сказала: «Не надо», – и пошла сама. Когда она вернулась, рассказала, что Бруно предложил ей продавать алкоголь и обещал за это повысить зарплату. Эве не согласилась.

– Будь осторожна, – предупредила Илона, – как бы он что-нибудь не придумал.

Вчера я еще не знал, что означает слово «диверсия». Сегодня знаю. Даже если бы не захотел узнать, узнал бы непременно. Еще бы! Когда весь город в один миг словно взбесился, когда летят в воздух склады, корабли, когда погибают сотни людей, когда везде валяются и стонут раненые, когда люди, уже начавшие жить мирной жизнью, бегут, как ошалелые, в поисках убежища, когда со звоном вылетают из оконных рам стекла и проваливаются потолки, хороня под собой людей,– узнаешь тогда, что означает слово «диверсия». Все только об этом и говорят. Началось это вдруг, неожиданно. Наверное, саботаж всегда начинается неожиданно. Я был в городе, к моему счастью, шагал по Централштрассе вверх к Норд-Тору, когда вдруг страшный взрыв потряс весь город. Это было так неожиданно и так страшно, что в первый миг люди словно оцепенели. Из витрин магазинов посыпались стекла, по мостовой катились круглые буханки хлеба, но хотя хлеб был так дорог и его вечно не хватало, никто на это не обращал внимания. В глазах людей был ужас. Город потрясли сразу несколько гигантских взрывов. Порт не был виден из-за черного, густого дыма. Люди, будто опомнившись, побежали – кто куда. Война давно закончилась. Люди привыкли к покою. И вдруг…