Александр Иванченко - Повести студеного юга

«В Лондоне против Шеклтона у меня не было никаких доводов, — писал он матери из Антарктики. — Все собранные мною справки рекомендовали его самым лучшим образом, но с первой минуты нашего знакомства я почувствовал в нем какую-то ненадежность и так уверился в своем чувстве, что готов был отбиваться от его кандидатуры всеми средствами. К сожалению, это значило бы отказаться и от денег Лонгстаффа, без которых наша экспедиция, вероятно, оставалась бы проблематичной до сих пор. Я должен был смириться, но все же мое предчувствие меня, как видите, не обмануло.

Для Шеклтона это большая душевная травма — сознавать себя единственным выбитым из седла, и мне его по-человечески жаль, но как начальник, отвечающий за здоровье и жизнь всех членов экспедиции, не воспользоваться случаем прибытия «Морнинга» я не могу. Нас ждет тяжелая зимовка, и никому не известно, какие испытания впереди.

Надеюсь, Господь Бог простит меня…»

Отправляя Шеклтона в Англию раньше срока, Скотт поступил разумно и, несомненно, правильно. Хотя ко дню отхода «Морнинга» и он сам с Уилсоном, и Шеклтон, питаясь свежеморожеными овощами и парным тюленьим мясом, поправились почти совершенно, нельзя было гарантировать, что девятимесячная зимовка в жестоком антарктическом климате не сломит Шеклтона окончательно. По отношению к нему здесь не было ни предвзятости, ни излишней перестраховки. Скоттом, человеком необыкновенной интуиции и высочайшего долга, руководила только возложенная на него суровая ответственность. И Шеклтон давал себе в этом отчет, но, как бы ни сознавал он правоту начальника экспедиции, сути той катастрофы, какой заканчивалось его пребывание в Антарктике, это не меняло. Рушилось все, на что он ставил свои жизненные козыри, и рушилось, казалось, бесповоротно. Заветная Сверкающая Звезда меркла навсегда.

2 марта 1903 года, когда «Морнинг» медленно отвалил от кромки антарктического льда, Шеклтон долго стоял на его корме, не отрывая глаз от все удалявшихся неподвижных черных мачт «Дисковери». Плечи его вздрагивали, он рыдал. И, рыдая, проклинал, наверное, Сарру Лонгстафф.

Как выяснилось, это она была виновницей неожиданного появления «Морнинга». По рассказам его капитана Уильяма Колбека, близко знавшего семью Лонгстаффов, бедная Сарра так тосковала по своему возлюбленному Эри, что уговорила отца еще раз пожертвовать деньги Географическому обществу, чтобы оно могло снарядить в Антарктику вспомогательный корабль. Вдруг Эри там плохо, вдруг они нуждаются в помощи…

Конечно, порыв ее был замечательный, но… Не будь этого корабля, не пришлось бы и Шеклтону так бесславно возвращаться из Антарктики.

Он не сомневался, что зимовку при обилии на базе свежего тюленьего мяса и пингвиньих яиц перенес бы нормально и тогда, вернувшись в Англию вместе со всей экспедицией, выглядел бы в куда более выгодном свете. Что ж, что не справился с цингой в походе к полюсу, зато на зимовке держался не хуже других, значит, в полярники все-таки годится, в следующую экспедицию брать можно.

Увы, теперь об этом нечего было и мечтать. Так много обещавшая полярная карьера оборвалась, по существу еще не начинаясь.

Как часто мы хороним свои надежды преждевременно! Между тем не обязательно быть подлинным героем, чтобы увенчать себя лавровым, венком.

Когда на обратном пути в Лондон «Морнинг» зашел в Литлтон (Новая Зеландия), наш несчастный полярник в своем первом интервью новозеландским журналистам сказал:

«Поход к полюсу мы начали 2 ноября и продолжали до 1 января, достигнув 82°17′ южной широты. Так далеко на юг до нас не проникал еще никто. Очевидно, мы сумели бы продвинуться и дальше, возможно, до самого полюса, если бы нас не подвели тащившие сани собаки. Они выбились из последних сил и гибли одна за другой, так что скоро мы остались без транспорта.

Я думаю, мороженая рыба, которой кормились собаки, была малокалорийной и они все погибли от истощения. К сожалению, ничего более калорийного предложить им мы не могли. К концу декабря мы уже сами голодали. Наш рацион, рассчитанный в Лондоне по северному образцу, в условиях Антарктики оказался недостаточным. Поэтому капитан Скотт принял решение возвращаться назад.

Полуголодному в метель и мороз изо дня в день волочить за собой громоздкие сани — это слишком изнурительно даже для человека очень сильного. 15 января я заболел от чрезмерного напряжения. У меня началось кровохарканье, а это серьезное дело, когда находишься в четырехстах милях [10] Шеклтон имеет в виду мили английские, или так называемые уставные. В отличие от морской мили, равной 1852 м, в уставной — 1609 м. от судна. Однако я все же проходил вместе с товарищами от девяти до десяти миль в день, только не мог больше тащить сани. В них впряглись капитан Скотт и доктор Уилсон, и, можете мне поверить, им было нелегко — нагрузка на одного человека достигала 270 фунтов [11] Около 108 кг. . К счастью, задул ветер с юга и сани иногда могли идти под парусом.