Михаил Иманов - Чистая сила

Оно верно — слов нет. А только хоть и закроешь глаза, хоть и отгонишь от себя все, хоть и станешь для забывчивости себе глупый мотив напевать, и приспособишься о приятном думать — все равно: зачем? Зачем?

Коробкин ждал меня в условленном месте, и весь его вид был таинственным. Он сидел на скамье, заложив ногу за ногу и широко разведя руки, держал разворот газеты и смотрел в разворот; главная же таинственность его вида заключалась в шляпе: она не была соломенной, но очень соломенного цвета, как бы все равно что соломенная; окантована широкой красной лентой, концы которой свисали с полей. Она мне напомнила матросский головной убор начала прошлого века, который я видел в каком-то, кажется, учебнике. Но на картинке в учебнике такие шляпы были лихо сдвинуты на затылок, тогда как Коробкин надвинул ее на глаза. Более нелепый головной убор трудно было придумать. Тем более, очень он уж был запоминающийся, а сейчас это было совсем ни к чему. Я хотел было заметить это Коробкину, но когда подошел и встретил серьезный, почти торжественный взгляд его голубых глаз, мне расхотелось делать ему замечание.

Он аккуратно сложил газету и подвинулся на скамье, освобождая место для меня. Я сел.

— Ну что? — сказал Коробкин, оставив газету на коленях и сложив руки на груди. — Будет?..

— Будет, — подтвердил я. — Сейчас пойдем.

— Я вот что хотел спросить, — после некоторого молчания проговорил он, осторожно берясь за шляпу и еще дальше надвигая ее на глаза. — Только ты правильно меня пойми, я не для чего-нибудь, а только чтобы знать: это опасно?

— Что опасно? — не понял я сразу, потому что все еще «не отошел» от разговора с Мириком.

— Нет, ты меня правильно пойми, я пришел… и готов, а спрашиваю только, чтобы знать.

— А-а, — сказал я и, обернувшись к нему и отметив предельную серьезность его настроя, решил, что лучше будет ответить в положительном смысле. — Возможно, — и я медленно наклонил голову, — хотя прямой опасности… может и не быть. Но возможно, что…

— Я понимаю, — быстро вставил Коробкин.

— Но возможно, — продолжал я, — если, — здесь я замялся, — обстоятельства сложатся, то есть стечение обстоятельств будет… располагать.

— Понимаю, — опять сказал он.

И здесь я пожалел, что пригласил Коробкина, и все это дело со страховкой внизу представилось мне очень уж несерьезным. Но что было делать: отступать было некуда. Да и не мог же я теперь так вдруг обмануть его ожидания.

Время уже подходило к назначенному часу, я сказал: «Пора», и мы отправились. Коробкин шел рядом, больше вопросов не задавал, но я видел боковым зрением, что он часто взглядывал на меня; легкий ветерок шевелил красные ленточки его шляпы.

Веранда и комната Никонова выходили на противоположную сторону от входа; мы обогнули корпус, прошли по узкой, с поломанным асфальтом и поросшей жесткой травой дорожке, и я указал Коробкину на ту часть веранды, где располагалась дверь Никонова. К самой дорожке подходил кустарник, окаймлявший довольно широкое пространство, засаженное низкими деревцами; и если наблюдать за верандой, то лучше было стоять где-нибудь меж близкими к кустарнику деревьями. Я сказал об этом Коробкину.

— Я посмотрю, — проговорил он, сделав четкий жест рукой, и, раздирая спутанные кусты, полез на ту сторону.

— Видно, — сообщил он мне, став у дерева. — Пятое окно справа?

— Да, кажется, — отвечал я, не будучи полностью уверен. — Я когда поднимусь, то с веранды укажу.

— Понял, — сказал он, направился ко мне и встал напротив; кусты разделяли нас.

— Я тебе подам знак, — сказал я, но, подумав, добавил: — Или сам смотри, по обстоятельствам.

— Понятно, — сказал он, но не очень уверенно.

Я кивнул ему и пошел по дорожке. У угла я обернулся: он смотрел мне вслед, наклонив голову набок, и ленточки вяло свисали с полей.

Поднявшись на веранду и посмотрев вниз, я не сразу заметил Коробкина; то есть я бы его вообще не заметил, если бы он сам не вышел на открытое место. На голове его не было шляпы, в руках — тоже. Он помахал мне, а я показал на дверь старика. Он сделал мне знак, что понял. Я постучал в дверь.

Я ошибся, полагая, что процедура открывания будет такая же, как и в прошлый раз: дверь раскрылась быстро и решительным движением. Никонов был в костюме «тройка», белой рубашке и галстуке в крупный горошек. Я невольно смутился, но, скорее, не такой перемене в нем, а своему такому неторжественному виду, тем более что он оглядел меня всего быстрым взглядом. Вообще в каждом его движении теперь была четкость и энергия, а сам он выглядел как хозяин какого-нибудь дипломатического приема.