Виктория Токарева - Назло (сборник)

– Наверное, нет общей истины. У каждого – своя. Главное – ее выделить и не затерять. Как драгоценный камешек в коробке среди пуговиц и бус.

– А как разобраться, что камешек, а что буса?

– Дело и дети – это камешки.

– А любовь?

– Это смотря что она после себя оставляет…

На закрытии выставки к Наташе подошел Игнатьев и сказал:

– Поздравляю. Успех – это самый реальный наркотик.

Наташа летуче улыбнулась ему, держа в руке бокал. На ней было платье на бретельках. Открытые плечи и спина. Можно в жару в лодке плавать. Васильки собирать. И на закрытие выставки прийти.

Мансурова не было. Когда Наташа вошла в зал, она сразу почувствовала, а потом уж и увидела, что его нет.

Подходили художники, педагоги, начальство. Поздравляли. Наташа благодарила, веря в искреннюю доброжелательность, но все время ждала. Что бы она ни делала, она ждала Мансурова, и каждая клеточка в ее теле была напряжена ожиданием.

Подошла руководительница выставки и спросила:

– Почему Мансуров два дня не отходит от Вишняковой?

Она назвала Наташу по фамилии – так, будто речь шла не о ней, а о третьем человеке и этого третьего человека она не одобряла.

– Два дня – это много? – беспечно спросила Наташа, выгораживая третьего человека.

– Это очень много, – с убеждением сказала руководительница выставки.

И это действительно очень много. Два дня – сорок восемь часов, 2880 минут. И каждая минута – вечность. Две тысячи восемьсот восемьдесят вечностей.

Но видимо, это было именно ее дело, и именно собачье, по части вынюхивания. И она не стала бы задавать пустых и праздных вопросов. Наташа Вишнякова – не Анна Каренина, Мансуров – не Вронский. Володя Вишняков – не Каренин, хотя и состоит на государственной службе. И общество – не высший свет. Но… Наташа стояла возле руководительницы и понимала, что нужно объясниться. Объяснить себя.

– У Мансурова сейчас трудное время, – неопределенно сказала она.

Это значило: люди должны поддерживать друг друга в трудную минуту. По тезису: «Если бы парни всей земли…»

– Вы очень доверчивы, – сказала руководительница выставки. В ее тоне слышалось снисходительное сочувствие.

– Не понимаю. – Наташа как бы отодвинула это снисходительное сочувствие.

– Вас очень легко обвести вокруг пальца, – объяснила руководительница.

Наташа не знала – как лучше: продолжать разговор или не продолжать. Но в этот момент все в ней вздрогнуло и осветилось, будто сразу и резко зажгли в ней свет. Это вошел Мансуров. Она еще не видела его, но поняла, что он возник. Не вошел, а именно возник. Как на ладошке. И весь сразу. Он подошел к Наташе и выдернул ее в танец. Не пригласил. Не увел. Выдернул. Только что она стояла и беседовала, чуть приподняв лицо. А сейчас уже пребывает в танце. Без перехода. Как в детстве или в безумии.

Мансуров качался перед ней, как водоросль в воде – замедленно и пластично. Талантливо дурачился. Маугли в волчьем хороводе. Такой же, как вся стая, и другой. А она, Наташа, почему-то хохочет. Хохочет, и все. Ничего смешного нет вокруг. Просто организм реагирует смехом на счастье. Нормальная адекватная реакция. И нечего ходить в районный психдиспансер. Печаль – плачет. Счастье – ликует. Счастье – вот оно. Ликуют глаза, руки, ноги, сердце. Быстрее и свободнее бежит счастливая кровь. Звонче стучит счастливое новое сердце. Счастливая музыка. Все вокруг счастливы. Много счастливых людей, одновременно. И даже палочка счастлива в руках барабанщика. Счастье подпирает к горлу. Давит на черепную коробку. На глазное дно. Сейчас она взорвется от счастья. А Мансуров все танцует. А музыка все играет. Наташе кажется, сейчас не выдержит. Всему есть предел. И счастью.

Музыканты опустили инструменты. Все стали растекаться к своим местам возле столов. Наташа выдохнула, будто опала. Она устала от счастья, как от физической перегрузки. Хотелось пить.

Она вернулась к столу, стала пить вино, как воду, утоляя жажду.

Подошла руководительница выставки и сказала:

– Это неправда.

– Что неправда? – не поняла Наташа.

– То, что вы мне сказали. Я все видела.

Она видела счастье между двумя людьми, и это не имело никакого отношения к взаимовыручке, хотя, если разобраться, счастье – это самая большая взаимовыручка.

– А ей-то что? – спросила бы Алка. – Ее какое дело? Он что, нравился ей?

– Он ей не нравился. В этом дело, – ответила бы Наташа. – И она не хотела, чтобы он нравился мне.