Ричард Олдингтон - Дочь полковника

И все же, несмотря на такую близость и родство душ, дни шли, а Джоффри не делал ни единого шага к конкретному блаженству брака или даже к менее конкретному, но почти столь же утешительному взаимопониманию без слов. Полковник и Алвина обменивались вопросительными взглядами и смутно ободряющими фразами о странностях современной молодежи — но что поделаешь, они должны решать сами. Алвина было намекнула, что Фред бы мог «поговорить» с Джоффри, но полковник решительно уклонился от столь опасной атаки в лоб. Кузен теперь работал над своим шедевром с меньшим пылом и поспешностью, все чаще позволял себе сатирический тон. А Клив уже прямо потешался. Как! Джорджи на несколько недель заполучила мужчину в полное свое распоряжение, без единой соперницы, и все еще не сумела подцепить его на крючок? Рохля, не достойная сочувствия. Пусть чахнет в старых девах, так ей и надо! Даже сама Джорджи порой немножко теряла терпение, немножко тревожилась, немножко поддавалась грусти. А вдруг у него есть другая? Все эти поездки в Лондон! Правда ли, что он забыл ту девушку? А вдруг она «вамп» и обладает роковой властью над мужчинами, притягивает их, как огонь бабочек, вынуждая отречься от истинной любви? Джорджи ненавидела неясные образы эфемерных, но торжествующих соперниц, теснившиеся в ее воображении. И жутко жалела, что Марджи в Лондоне. Но ничего, она скоро приедет и не поскупится на полезные советы…

Причины сдержанности мистера Хантер-Пейна были, в сущности, крайне просты. Самая простая и главная заключалась в том, что он вовсе не был влюблен в Джорджи по уши, как она в него. Ему весьма льстило ее откровенное обожание, и, бесспорно, о ее чарах и талантах он составил себе более высокое мнение, чем другие ее знакомые, годившиеся в женихи. Но он не отличался силой чувств и вообще не был способен влюбиться в кого бы то ни было с беззаветной сосредоточенностью Джорджи. В конце-то концов, с какой стати было ему разыгрывать донкихота и жениться на девушке без гроша за душой и почти некрасивой потому лишь, что она взяла да влюбилась в него? Уж конечно, десятки красавиц — и с деньгами, будут счастливы заполучить в мужья столь великолепный образчик человека неразумного, подвид брит, колониз. Естественно, она бы рада-радехонька — ведь все выгоды на ее стороне! Она приобретет все и ничего не потеряет, выйдя за такого во всех отношениях молодца, но что приобретет он, кроме не слишком миловидной обузы, какой бы добродетельной и обожающей она ни была? Впрочем, и эти превосходные качества, доведенные до избытка, ничего особенно хорошего не сулят. Тем не менее решительного «нет» Джоффри себе не говорил. Он считал, что ему пришло время жениться, и если до конца отпуска более подходящей кандидатуры не отыщется, то, пожалуй, сойдет и Джорджи. Может попасться и хуже. А пока она счастлива, так зачем торопиться? В конце концов он решил, что пару недель попутешествует один на автомобиле и заглянет к кое-каким родственникам Старика.

На исходе сентября дожди и сильные ветры прогнали медлившее солнце и сильно попортили великолепную выставку разноцветных листьев. Затем наступила последняя передышка перед унылой монотонностью зимы — несколько тихих чуть туманных дней и легкого морозца. Джорджи и Джоффри отправились в пешую прогулку, так как «бентли» поправлялся в мастерской после искусных экскурсов Джоффри в его нутро.

Оба надели твидовые костюмы и вооружились палками. Джорджи шла в старой паре практичных ботинок — земля после дождей совсем раскисла, но шляпа на ней была новая и модная, как жакет и юбка, сшитые портнихой Марджи, щегольские и очень ей к лицу. Джоффри сразу сказал, что выглядит она отлично, и твидовый костюм для нее самое оно.

Они шли сначала по проселку, потом свернули в луга и добрались до реки у самой границы поместья сэра Хореса. Туманный густой воздух хранил такую неподвижность, что, казалось, настала минута прощания, конец чего-то, а не переход к иному, не начало. Поля юной озимой пшеницы и перезрелой сахарной свеклы дышали сыростью и поблескивали каплями растаявшего инея. Хохлатые долгоногие чибисы чинно расхаживали по влажной земле или кружили над ней большими стаями, посверкивая белыми брюшками в косых солнечных лучах, карканье пролетающего грача казалось угрожающе-громким. Еще не опавшие бурые листья недвижно свисали с мокрых веток. Порой без видимой причины одинокий лист бесшумно срывался, планировал вниз, и его уносила река. Или же он оставался лежать на сырой куче своих предшественников, неотличимый от них. Общую неподвижность нарушали только птицы, жесткий камыш, мерно покачиваемый течением, да еще сама неторопливо струящаяся, подернутая рябью, мягко журчащая река. Время от времени издалека доносился сухой треск — где-то фермеры стреляли кроликов.