Григорий Канович - Свечи на ветру

Мы лежали рядом, и я слышал, как колотится его сердце. А может, это стучали сразу оба: и его и мое. Здесь, в прогретой тайной и солнцем тишине, этот стук был похож на щебет двух невидимых глазу птиц, одуревших от счастья.

— А где ты возьмешь деньги на билет? — вдруг забеспокоился я.

— В реке, — таинственно прошептал Пранас.

— Деньги… в реке… Ты их там спрятал?..

— Твоя бабушка покупала у моего деда рыбу?

— Покупала.

— Деньги платила?

— Платила.

— Теперь ты понял?

— Нет, — искренне сказал я.

— У меня три килограмма рыбы в садке.

— Вот оно что!

— Два леща… щука… усач и подузда… Отнесу вечером к аптекарю и получу на билет в город.

— А посылка?

— Что посылка?

— Посылка с тобой едет или с нами?

— С вами. Если она поедет со мной, мать сразу и догадается.

— А она туда свинины не положила?

— Конечно, положила. Отец очень ее любит.

— Мамку твою?

— И мамку и свинину.

— Свинину мы не повезем. Наш бог не разрешает.

— А почему?

— Черт его знает.

Бабушка изредка посылала меня в аптеку за каплями не то для сердца, не то для печени, а может для того и другого. Принимала их бабушка неаккуратно, иногда совсем забывала о них, но всегда помнила про свои недуги. Господин аптекарь, который спал на перине из бабушкиного пуха, то есть не из бабушкиного, а из гусиного, относился к ней с почтением и всегда на пасху заказывал у нее гуся, терпеливо выслушивал ее бесконечные жалобы на слабое здоровье, хотя сам здоровяком не был, и брал у нее за капли на пять центов меньше, чем у других.

Нигде в местечке так благовонно не пахло, как в аптеке. Здесь жили какие-то особые запахи, терпкие и пряные, как там, за облаками, в райских кущах, о которых столько рассказывала бабушка. Она говорила о них с таким восторгом, словно служила в тех кущах садовницей и приехала в местечко ненадолго, на побывку.

…Когда я вошел в аптеку, господин аптекарь открыл прищуренные глаза и даже не шелохнулся.

— Здравствуйте, господин аптекарь!

— Здравствуйте, господин Даниил!

Он всех называл господами, даже нищего Иакова.

— Я слышал, вы едете с бабушкой в город, — пришел мне на помощь сам аптекарь. — В тюрьму.

— Едем, господин аптекарь.

— Поезжайте, поезжайте, господин Даниил!

В словах аптекаря не было ни одобрения, ни хулы.

— Наши тюрьмы, конечно, ни в какое сравнение не идут с заграничными, — сказал аптекарь. — Взять, например, Тауэр или Бастилию…

— Господин аптекарь, — судорожно глотая слова, начал я. — Вам случайно рыба не нужна?

— Какая рыба?

— Два леща… щука… усачи…

— Ваша бабушка, господин Даниил, стала торговать рыбой?

— Нет, нет.

— Хотя в рыбных продуктах очень много полезного для организма, особенно для мозга — фосфора, тем не менее я за соблюдение меры. Мы позавчера уже рыбу ели. Спасибо.

В дверях я чуть не столкнулся с нашим полицейским. Порядок был без униформы. Старенький пиджак висел на нем мешковато, словно был с чужого плеча, а может, так оно и было.

— Худо, господин аптекарь, худо, — услышал я его совсем не полицейский голос.

Кому было худо, я не успел разобраться: аптекарь прикрыл за полицейским дверь.

— Ну? — грустно спросил Пранас, дожидавшийся меня на улице.

— Они, оказывается, уже позавчера ели рыбу.

В руке Пранаса о стенки садка билась щука. Она всю дорогу металась, и Пранас даже вытащил ее и дважды пристукнул булыжником. Но щука была на редкость живучая.

— К госпоже офицерше сам зайдешь, — пожалел я щуку. Я вообще жалел все живое: собак, кошек, рыб и особенно гусей. Когда бабушка приносила от резника еще кровоточащего гуся или гусыню, какая-то картофелина застревала у меня в горле, и я никак не мог ее проглотить.

Господин офицер жил в двухэтажном доме, напротив костела. Мы вошли с Пранасом в калитку и увидели их прислугу, рябую Казе, поливавшую из лейки цветы.

— Вам чего? — поставив лейку, спросила Казе. Бока у нее были толстые, как мешки на мельнице.

— Мы рыбу принесли. Госпожа офицерша дома? — выступил вперед Пранас.

— Уехала на крестины. Племянник у нее родился. В Сейрияй, — Казе откинула мужской рукой сползшие на глаза волосы.

— А господин офицер? — все еще не теряя надежды, осведомился Пранас.

— На маневрах.

— Где, где?

— На маневрах. Понятно?

— Непонятно, — сознался Пранас.

— Маневры — это война. Только без крови. Может, твою рыбу господин аптекарь возьмет или господин лавочник. Евреи без рыбы жить не могут.