Эли Визель - Время неприкаянных

— Боюсь, что нет, — отвечает Гамлиэль. — Но я думал, что ее зовут Лили Розенкранц.

— Лили Розенкранц — это я, — объясняет с улыбкой молодая докторша.

— Вот оно что.

— А Жужи Сабо… Вам это хоть что-нибудь напоминает?

— Ничего. Я впервые слышу это имя.

Врачи переглядываются.

— Пойдемте с нами, — говорит докторша.

Они шагают в молчании. В мозгу Гамлиэля возникает странная мысль: а что, если они тоже не в себе? По их виду не скажешь, ну так что? Совсем недавно и старик не казался помешанным. И все же… Быть может, мне сейчас лучше уйти и вернуться в какой-нибудь другой день. А вдруг это Илонка… Нет, невероятно. Илонка осталась в Будапеште в 56-м… В Париже, как только у него появилась возможность, он обратился в Красный Крест с просьбой произвести поиски, отправил запросы во многие другие организации, которые, как ему казалось, могли бы раздобыть какую-то информацию. Все тщетно. Неужели чудо? Абсурд. Нет, не такой уж абсурд, если права Илонка. Она все время повторяла ему: в чудеса нужно верить. Но всегда добавляла: «Если ты хочешь, чтобы Господь помог тебе, мой большой мальчик, ты сам должен помочь Ему. Без твоей помощи это слишком трудно, даже для Него. Не допускай, чтобы Он сам разбирался с безумцами, дураками, мерзавцами, которые копошатся в этом жалком мирке, населенном большей частью сволочью, а не святыми. Неужели ты хочешь взвалить все это на Его плечи? Ему надо подсобить, понимаешь?» — «Но как маленький мальчик, — негодовал он, — ну, пусть даже большой мальчик, может помочь всемогущему Господу, который сильнее всех земных царей?» — «Я тебе покажу как», — отвечала Илонка. И обнимала его.

Поднявшись на четвертый этаж и остановившись в середине длинного коридора, залитого мертвенно-бледным светом, у полураскрытого окна, докторша вполголоса начинает разговор с медсестрой высокого роста и властного вида. Лицо ее омрачается.

— Наша больная нуждается в срочной помощи, — объясняет она Гамлиэлю. — Мне очень жаль. Вы не могли бы зайти во второй половине дня?

— Конечно, — отвечает Гамлиэль.

Докторша нажимает кнопку и исчезает за открывшейся дверью. Но воспоминание об Илонке остается. Гамлиэль думает о ее преданности: она делала все, чтобы занять его, пока сама отсутствовала. Словно была ему матерью. Среди тех, кого она именовала своими друзьями, оказался один французский журналист. Скорее всего, мальчика он использовал в качестве предлога: «Я буду твоим преподавателем», — говорил он ему. Элегантно одетый, всегда при галстуке, с карманами, набитыми листочками бумагами, он учил Гамлиэля французскому языку, чтобы убить время до возвращения певички. Та была настолько счастлива, что целовала журналиста в обе щеки. Он же стал заходить все чаще и чаще. Именно поэтому Гамлиэль не испытывал особых затруднений по приезде в Париж.

Он думает о смехе Илонки, о ее ласковых руках, о ее нежности. Она обещала ему, что научит его жить.

Она так хорошо это умела.

Когда Гамлиэль в некотором замешательстве покидал больницу, ему вспомнились знаменательные слова его старого Учителя, рабби Зусья:

«Для человека, рожденного слепым, Бог слеп. Для больного ребенка Бог несправедлив. Для узника, для осужденного, Бог тоже узник. Напротив, для свободного человека Бог есть источник его свободы и его оправдания. Быть свободным означает жить по образу Божьему. Тот, кто встает между свободой божественной и свободой человеческой, между человеческим словом и божественной мыслью, предает обоих».

И еще:

«Я больше не понимаю Творца людей. Зачем Он дал им эту землю? Неужели ради славы Своей? Эти земляные черви, эти пыльные песчинки, способные и даже жаждущие извратить все, что есть благородного в сердце и прекрасного в душе, эти несчастные смертные, которым для выживания необходимы хлеб, вода и воздух, как смогли бы они в ничтожестве своем породить истинную славу во имя Его? Зачем они Ему, ведь Он начало, завершение и возобновление всего, что есть, всего, что будет? Не понимаю».

И дальше:

«Я, Зусья, сын Рахили, говорю Тебе, Бог Авраама, Исаака и Иакова, что творение твое устремляется к гибели, и все кругом усеяно пеплом. Если Ты этого не видишь, если Ты это видишь и не вмешиваешься, если Ты забыл о ночной процессии обреченных еврейских детей, идущих в пламя, Бог милосердия, я прикажу мольбе моей вопить, я не смогу больше взывать к Твоему священному имени, я велю мысли моей навсегда замкнуться в самой себе».

— Петер, малыш, — говорит Илонка, ласково ероша волосы мальчика. — Помни, что теперь тебя зовут Петер. Не Гамлиэль, а Петер. Выучи это имя. Петер Кертеш. Ты мой маленький племянник, младший сын моей старшей сестры Магды. Об этом нельзя забывать, это очень важно. От этого зависит твоя жизнь. И моя тоже. Давай-ка повторим. Петер, а не Гамлиэль. Твою мать зовут Магда. Магда Кертеш. А ты Петер Кертеш.