Марина Вишневецкая - Вышел месяц из тумана

Я, Анюшенька, дым увидел. И пришел на него.

– Геша, сходим?

Я не вижу ее! И она вряд ли… Не может она меня видеть! Неужели почувствовала, что я здесь?

– Аня.

Тишина. Очевидно, я сказал это слишком негромко, чтобы…

– Если хочешь, пойдем, хотя лично я тоже согласен с Тамарой!– На автоответчике вот такой же чужой и корректный голос – мой: «Говорить начинайте после сигнала».

Я там с ними! И нам там славно. И ждут там, стало быть, не меня.

Анюша, конечно, надулась. Молчит!

– Геннадий, постойте!– (Это значит, я встал! и Тамара мне вслед?): – На полуслове! Кто же так рвет повествовательную ткань? Я закончу – вы зафиксируете…

– Читатели обчитаются,– умильно – Семен.

– Севка заблудится,– мрачно – Аня.

– Вы помните мою последнюю фразу? Значит, это пойдет прямо к ней встык: я оказалась заложницей своей собственной порядочности. Я пошла на это ради еще не рожденного ребенка – его ребенка! Не без мучительных колебаний и, да, скажу и об этом: не без некоторого отвращения! Геннадий, пусть вас не шокирует моя сверхоткровенность…

– Мы все здесь поставлены в похожее положение.– Я – и каким же извиняющимся тоном!

– Я никак не могла смириться с тем, что должна принять его из объятий другой! Моего, мной вылепленного мальчика! Я довольно обстоятельно в свое время и в своем месте уже описала, чего мне стоило отдать ей его. Но ни одна душа в целом свете не ведает, чего же мне стоило его принять! Я – есмь. Ты – будешь. Между нами – бездна.

– Томусенька, не томи!– Семен там прихлебывает что-то; из родника?– А то читатели звонят и спрашивают: будет ли продолжение и как в дальнейшем сложилась судьба Галика и Тамары?

Лучше бы я в те дни твердила молитву. Но я твердила Цветаеву!

И какое-то перешептывание. Я не слышу! Тамаре оно ничуть не мешает. И, значит, не я там отвлекся. Наверно, Анюша с Семеном.

Тамара же:

– Роль его матери на этом этапе наших отношений – не последняя, странная, в чем-то зловещая роль! Разберемся подробней. В свое время ее ко мне ненависть-ревность не знала границ. Чтобы не повторяться, напомню только эпизод, описанный выше – историю на волейбольной площадке, где Валентина меня поджидала с учителем физкультуры, и ужасную сцену на нашей лестничной площадке, учиненную к тому же в присутствии Всеволода. Однако решимость Галика, вполне мимолетная, как оказалось в дальнейшем, связать свою судьбу с девочкой, мать которой дважды пытались лишить родительских прав, одним словом, с потомственной алкоголичкой, в корне изменила мои отношения с Валей. Теперь, когда девочка забеременела, а она решила во что бы то ни стало расстроить этот брак, все свои надежды она связала со мной. Но я-то об этом – ни сном, ни духом!..

– Сев-ка-мы-тут!– дуэтом, громко, Анюша и Семен.– Три-четыре. Сев-ка! Мы-тут!– с петухами и визгом.

– Конечно, мы обе видели Галика с его разносторонними гуманитарными способностями студентом: она – юридического, я – философского факультета. Итак, Валентина позвонила и сказала, что ей необходимо поговорить со мной. К тому времени мы были уже с ней, как говорится, первые подруги. Я ответила, что после второго урока у меня есть окно и я могу к ней заскочить – была суббота. Она сказала: «Тамара, я знаю, как ты любишь мои пельмени. Можешь не завтракать!» Хорошо. Прихожу. Дверь открывает Галактион! Но он-то уже жил у так называемой невесты! Сухо говорю: «Ты здесь?» – «Мать велела принять сантехника».– «А сама она где?» – «На комбинате – какая-то авария».– «Как себя чувствует Лариса?» – «Как пьяная актриса. То ломает руки, то блюет». И вот говорим мы с ним в дверях эти слова, оба никак не можем справиться с нахлынувшей дрожью, оба понимаем, что мы давно уже чужие люди… Он за эти полтора года невероятно возмужал. Я вдруг спохватываюсь, что я-то, следовательно, постарела! Почему-то говорю: «Ты как-то осунулся». И получаю в ответ: «Ты тоже!» Звонок.

– Пора на урок,– зевает Семен.

– Звонок телефона! Он идет в комнату. А я, вместо того чтобы хлопнуть дверью, иду за ним – из одной только вежливости – сказать «до свидания». Тут необходимо одно уточнение: через час мне предстояло войти в олигофренический девятый «В», собранный из отбросов соседних школ, и объяснять образ Болконского и историю его разрыва с Наташей. Дети и прежде с трудом воспринимали этот материал. Но для нынешних любой психологизм – китайская грамота. И вот! Я с этим проснулась, с этим ехала – с этим и вошла в их гостиную, когда Галик уже отвечал кому-то: «Ее нет дома». Вошла и говорю: «Ты понимал, почему Болконский не смог простить Наташу?» Уж поверьте! Без всякой задней мысли! И вдруг он падает передо мной на колени и целует мои грязные сапоги! Не снимать же мне их было, ведь я – на минуту! Я тяну его вверх, а он только теснее прижимает к ним лицо и говорит: «Ударь или скажи, что простила!» Вот, Геннадий, такая история. Надеюсь, что это хоть чем-то поможет всем нам!