Марина Вишневецкая - Вышел месяц из тумана

Калач гоняет по двору на велосипеде уже без сестренки. Дворничиха жжет костер из листьев и мусора, а женщина из окна кричит, что и так ей нечем дышать. Самое главное в цитрусовом желе, пока оно только полузастыло, успеть накапать в него из ложки капельки варенья. Если они получатся по-настоящему маленькими, то не провалятся до дна, а повиснут выше и ниже, тут и там, тихо сверкая. Очень важно, чтобы горячее желе бабушка налила именно в стакан, и когда оно вместе с бусинками окончательно замрет, на них можно смотреть снизу, сбоку, сверху – на свет, на солнце, на огонь плиты. И еще самое вкусное в цитрусовом желе – это то, что оно подрагивает на ложке, как живое. Правильный же способ поедания конфет «Вечерний звон» таков: 1) аккуратненько зубами отделить от верхушки облитый шоколадом орешек; 2) прожевать его отдельно, чтобы, если он окажется сухим и горьким…

– Ширява-а-а!– вдруг орет Сережа до боли в гландах, потому что они опять преувеличенно большие.– Леха! Вейцик!– и воет, закинув голову к их освещенным окнам: – Меня загипнотизировали!

Верхний край серого облака смугло-розов и, значит, еще видит солнце. Сначала он возьмет губами черный фломастер и нарисует в «Дневнике наблюдений» тучу с дождем, а потом обнимет губами желтый…

– Серый, не трусь!– они бегут к нему от гаражей наперегонки.

Ширява, перепрыгнув через кусты, налетает первым:

– Где? А ну?

Обежав кусты, и Вейцик с пыхтением дергает за руки:

– Вот же халтурщики! И что за страна – работать никто не умеет!– и плечи приподнимает высоко-высоко.

– Не нравится – вали в свой Израиль!– Ширява дергает Сережины руки сильней, еще сильней.– Навеки сработано – понял? И без единого гвоздя!

Вейцик начинает сопеть, примеряясь, в какую скулу Ширяве заехать.

– Мужики!– встревает между ними Сережа.– Вы чего, мужики?

– Тяни давай!– командует Леха и Сережу за левый локоть поддевает. А Вейцик тогда, упершись в него коленом, тянет за правый:

– Позвал дед бабку!

– Молчи!

– Позвала внучка Жучку!

– Заткнись! Силы береги!

Вдруг кто-то из них пукает, но никому не до смеха – все падают на землю. И заколдованные костяшки глухо вдавливаются в битый кирпич.

– Дохлый номер!– сопит Вейцик.– Медицина бессильна.

– Точно!– говорит Леха.– Надо «скорую» вызывать. И, мокрая грязь стала сквозь брюки вдруг слышна.

– Тебе хорошо. Завтра можешь спокойно в школу не ходить.– Вейцик обеими руками штанины себе трет. Пальцы слюнявит и снова трет.– А мне еще к Чебоксаре потом, к дуре этой.

– Пойдешь?!– И не понять по Лехиному вою, чего он вдруг психует.– Ты к ней пойдешь?

Из костяшек пальцев кровь сочится. Но небольно, как из другого человека.

– Ну, ладно. Выздоравливай. Мы тебя завтра проведать придем,– говорит Вейцик и руками разводит широко.– Медицина бессильна.

И они уходить начинают. Но потом Леха возвращается от кустов и шарф с себя снимает и на Сереже завязывает, потому что у него есть сопливый младший брат и Ширява привык.

– А вы куда?– Сережа стоит, как дурак, и дает себя обматывать, но интересно же.

– На кудыкину гору.

– Сказать трудно?

– Секрет!– и под горлом самым ему шарф душно стягивает. Этот Ширява или не понимает, дурак, или издевается. А просить его – вот еще, раз секрет!

– Ты идешь?– Вейцик уже возле карусели злится.

– А… а мне можно с вами? А он потом человека перепиливал?

– Я пошел!– орет Вейцик и к гаражам бежит. Там в одном гараже только свет, где дед Капусты свой драндулет инвалидный держит по кличке «пукалка».

– Ха!– Сережа пятится.– Вас Капуста позвал!

– Ну, позвал.

– И весь секрет?

– Он сказал, чтоб мы других пацанов не звали.

– А я б и не пошел!– Сережа ему вслед уже кричит: – Я б и не пошел! Я бабушке слово дал! Много случаев гибели известно,– (чего зря кричать? они уже далеко совсем),– от взрыва выхлопных газов!

И совсем темно оказалось, как в кастрюле под крышкой, как шпротине в консервной банке, у которой ведь тоже рук нет, которую дядя Боря с собой увез. Сережа не в сторону гаража пошел, а просто в ту сторону, в которой стояли и гаражи – замками, как орденами, наглухо увешанные – важные. И только Капустин – настежь. И все на цьшочках склонились карбюраторные внутренности погладить, потрогать, ногтем подцепить. Ты же – только килька в ночном томате, которую Капуста может спокойно за шкирку взять и хоть на крышу зашвырнуть, хоть куда! Он Ширяву летом в бак для мусора посадил, в квадратно-железный, его еще там две кошки помоечные исцарапали. Самая же лучшая в мире машина – марки «мерседес». Хотя она и не самая быстрая, и не самая вместительная, и не самая вездеходная. По отдельности она ни в чем не самая. Так еще бывает только с некоторыми людьми. Например, когда мама в весенние каникулы сказала, что они, наверно, не будут вместе с папой жить, потому что папа и не самый умный («Ты что? Наш папа?!»), и не самый сильный («Ты же не видела! Он, в парке Горького когда мы были, 70 килограммов выжал!»), все умные и сильные давно в кооперативы ушли и деткам своим видушки купили, как дядя Боря девочке Санне, а твоему папе за семь лет двадцать рублей пристегнули, он и рад без памяти, а знаешь ли ты, что бедный человек не может быть ни сильным, ни добрым – не на что ему! («А наш папа все равно! Все равно!») Что все равно? Это ему все равно.