Анатолий Азольский - Степан Сергеич

Возникло предчувствие беды, повеяло опасностью. То, что другие именовали мистической шелухой или суеверием, получило у доктора технических наук иное название.

Отозванный в конце сорок четвертого года после ранения на Урал, Анатолий Васильевич однажды испытывал на военном аэродроме самолетную радиостанцию. Установили ее на верном «Ли-2». Перед очередным полетом командир экипажа забастовал. «Не хочу лететь, — заявил он руководителю полетов, — гробану и себя и самолет». Умоляли, приказывали, упрашивали, взывали, грозили — ничего не помогало. Дело дошло бы до военного трибунала, не испытывайся на том же аэродроме новый бомбардировщик. Представители лучшей моторной фирмы страны заинтересовались этим делом, они прогнали на земле моторы «Ли-2» на всех режимах, обсосали каждый винтик, протрогали каждый болтик и на третий день поставили диагноз: на восемнадцатой минуте полета самолет должен был взорваться. Три дня они копались, и три дня рядом с ними стоял мужчина в унтах и ватной куртке — инженер Труфанов. Его принимали за технаря, иногда просили подать то-то, сбегать туда-то. Он подавал и бегал, бегал, подавал и размышлял. Когда поставили диагноз и сказали командиру экипажа, что в башке у него что-то божественное, единственным неверующим был Труфанов. Он уже тогда догадался, что командир чувствовал мельчайшие, недоступные приборам отклонения от нормального режима: руки летчика ощущали дрожь штурвала, уши слышали рев моторов, глаза видели изменение цвета выхлопных патрубков. Все попало в мозг, аппарат мозга регистрировал все посылки извне, перерабатывал все импульсы информации, но человек ставил себе задачу упрощенную, ограниченную, человек искусственно инструкцией по предполетной подготовке — сужал идущий на переработку поток и получал нужное ему решение. А мозг самопроизвольно решал задачу шире и, следовательно, вернее.

Предчувствие никогда не обманывало Труфанова, оно шепнуло об угрозе тогда, когда Шелагин назначался диспетчером. В то время Труфанов не внял ему.

Приоткрыла дверь секретарша, спросила, на какое число заказывать билет в Ленинград. Трижды за день слышал этот вопрос Труфанов и трижды говорил, что подумает.

— На сегодня. На «стрелу», — резко сказал он.

Домой он не хотел заезжать, все необходимое лежит здесь, в чемоданчике, экстренные командировки нередки. Но позвонить надо, в бравурном тоне Анатолий Васильевич сообщил жене, что уезжает не послезавтра, а сегодня, и, чтоб не раздражать себя отставил трубку подальше: голос жены потрескивал издалека.

Спрашивать у секретарши адрес главного инженера Труфанов не захотел.

Нашел его наконец в старой записной книжке и, подъехав к дому на Таганке, подумал, что Тамарину, пожалуй, не пристало жить в таком грязном и ветхом месте. Но едва он зашел в комнату, как понял, почему главный сопротивляется всем попыткам переселить его в более удобное жилище: комната — от пола до потолка — была уставлена старинными книжными шкафами такой высоты, что ни одна современная квартира не смогла бы вместить их. Глубокие кожаные кресла пахли академическим покоем и постоянством.

Тамарин только что отужинал и собирался отдохнуть за легкомысленным чтением. Приход Труфанова его удивил, он быстро, тревожно глянул на него и предложил:

— Кофе?

— С удовольствием… Великолепно, — похвалил кофе Труфанов. — Прекрасно… Ночью я уезжаю.

— Сегодня?

— Да.

— Атомоход?

— Он.

— Желаю…

— Благодарю.

Мужицким пальцам Труфанова сжимать бы пивную кружку, а не полупрозрачную чашечку. Допив, осторожно поставил ее на стол.

— Интересуюсь: чем кончилась твоя беседа с этим… Шелагиным?

— Тоже интересуюсь: кто наябедничал?

— Никто. Просто догадываюсь… Так чем же?

Выгадывая время для ответа, Тамарин повозился с сигарой:

— Решили за время твоей командировки встряхнуть институт.

— Похвально. Я не против.

— Ты?

— Да, я. Поэтому — встряхивай. Поэтому — и уезжаю заблаговременно, даю дорогу. Встряхивай. Однако подумай и еще раз подумай… О том подумай, что будет, если мы приучим каждого диспетчера бегать в дирекцию с идиотскими прожектами… Хочешь немного откровенности?

— Я слушаю. — Тамарин положил сигару.

— Так вот… Меня Шелагин пугает чем-то. За ним какая-то сила. Какая — не могу понять. На любого я накричу, выгоню вон, его же опасаюсь…

Почему?

— Не ощущал.

— Почему я должен петлять, почему в глаза не называю его идиотом и заранее соглашаюсь с его идиотскими…