Анатолий Азольский - Степан Сергеич

Степан Сергеич неуверенно погладил более крупную пересчетку.

— «Флокс»… — Он утверждал и спрашивал одновременно. — А это? — Рука легла на маленькую пересчетку, изящную и компактную.

— Тоже «Флокс», — сказал Рафаил.

— Мы, кажется, таких не выпускали.

— Это мы сделали.

— Не пойму…

— Переделали. Улучшили.

— Улучшили? — засомневался Степан Сергеич. Это уже наглость: заштатный заводик улучшал НИИ. — Ну и что же у вас получилось?

Едчайшей иронией был пропитан вопрос… Инженеры подняли головы.

— Покажи ему, Рафаил, — сказал кто-то.

Степану Сергеичу дали два формуляра — на большой институтский «Флокс» и на маленький. Взгляд направо, взгляд налево, взгляд поднимается к приборам, обегает лабораторию и, бессмысленный, замирает на Рафаиле.

— Не верю, — непреклонно сказал Степан Сергеич. Маленький «Флокс» обладал большей разрешающей способностью, он был точнее и быстрее, он был…

Степан Сергеич спросил, в чем же дело. Инженеры переглянулись.

— Хотите, объясню? — очень мягко предложил Рафаил.

— Да, да, объясняйте!

— Только не рычите на меня, хорошо? Забыл, простите, как зовут вас…

(Степан Сергеич пролаял свое имя-отчество.) Я из окна вас заметил — вы так брезгливо обходили мусорные кучи. Наверное, подумали: почему не прикроют эту шарашку, да?.. Нет, товарищ представитель НИИ союзного значения, нас прикрывать нельзя. Мы будем существовать, пока не прикроют ваш хваленый институт…

— Уточните.

— Ну, если вам нужна откровенность… Ваш институт занимает в Москве первое место по бездарности. У вас образовался особый стиль — грубый, неумный и дорогой. Ваши инженеры не утруждают себя думанием. Кто-то когда-то набросал схему — и шпарят по ней одни и те же узлы, одно и то же исполнение. Не потому, что такие уж бездари собрались под крылышком Труфанова, а потому, что стиль выгоден институту — вашему НИИ выгодно изготовлять дорогостоящую дрянь.

Инженеры вставали, разминаясь, улыбаясь. Диспетчер веселил их детским недоверием. Один из них, тощий и желчный, рассказал, как упрощался «флокс».

Худые и быстрые пальцы инженера бегали по старой схеме, вычеркивали ненужные лампы, браковали надуманные цепи, ноготь расправлялся с формирующими каскадами, узенькая ладошка разрубала геометрически правильные линии соединений…

Ни линий, ни обозначений уже не видел Степан Сергеич… Схема дрожала, расплываясь в неразрешимый лабиринт-головоломку. Как же так? Насмешки над своим заводом он перенес бы легко, сам знал цеховые грешки. Но — союзный научно-исследовательский институт!

— А «Примула»? Слышали о «Примуле»?

— Труфанов пальцем не шевельнул для «Примулы», она родилась на энтузиазме Стрельникова.

Мешанина ломаных линий рассасывалась, появились баллончики ламп, прямоугольники сопротивлений, тонкая вязь дросселей и трансформаторов. Схема восстановилась. Степан Сергеич увидел, что он в лаборатории.

— Кто же виноват?

Тощий инженер потерял охоту к ниспровержению схем и догм. Потрогал нос и, слова не сказав, сел за свой стол.

— Никто не виноват. — Рафаил пожалел диспетчера. — Нам, то есть серийному заводу, нельзя делать дорогие вещи… В массовом производстве приборы должны быть проще. Я знаю ваших регулировщиков, у нас таких нет, у нас таких и не будет: у нас платят мало, жилья нет.

— Я вас спрашиваю: кто виноват?

— Вы, — разозлился Рафаил.

— Я?

— Вы, вы виноваты, Труфанов виноват, все вы, как говорится, из одной футбольной команды. Сюсюкают о НИИ, кричат о достижениях НИИ… Не хотят видеть правду. Сидят на шее государства, рвут по бюджету деньги…

— Государство — это я!

Лаборатория непочтительно заржала.

— Вы еще меня узнаете! — пригрозил им Степан Сергеич.

Тощий и желчный инженер поболтал в воздухе пальцами. «Ах, не смешите нас!» — вот что говорил его жест. Диспетчер ничего уже не видел и не слышал — он бежал к пикапу.

Шелагин ворвался в кабинет Игумнова и с подробностями рассказал обо всем.

— Люминофоры-то привезли?

— Какие еще люминофоры? Люминофоры ему нужны! Люминофоры!

Виталий машинально отодвинулся подальше, ему показалось, что Шелагин сейчас в него вцепится. Но он не прерывал Степана Сергеича, находил даже удовольствие, слушая его. Работы в цехе невпроворот, а диспетчер опять ищет справедливость.

Упершись коленом в край стола, Игумнов покачивался на задних ножках стула, посматривал, улыбаясь, на буйствующего диспетчера. Тридцать шесть лет человеку, пора бы и остепениться.