Анатолий Азольский - Степан Сергеич

— В таком случае, Петров, — сказал Боря Стрельников, — задаю вам провокационный вопрос: откуда взялся этот боготворимый вами человек? Почему он точно знает, что черное — это черное?

— Потому что он — человек.

— Путано и глупо. О большинстве событий простой человек вынужден судить по тому, что дает ему общество. Поэтому быть человеком — это прежде всего служить справедливому обществу. Впрочем, я тоже с небольшими поправками за теорию о величии простого человека. Но ведь вы глумитесь над ним.

— Я? Глумлюсь?

— Да, вы. Простой человек никогда не вопит о своем величии, за него это делают молодые поэты. Простой человек скромен и ненавязчив. Простой человек не будет, поднажравшись, кричать о своем величии, о своей власти над временем. И уж тем более — над женщинами.

В регулировке замолкли, ждали, что скажет Петров. Он обдумал ответ, вдоволь насвистевшись.

— Ты прав, Боря. — Он поднялся. — Произношу с полной ответственностью: пить буду только за проходной.

После аванса он появился на работе абсолютно трезвым, в новеньком костюме, при галстуке и белой рубашке. Никто еще не видел его таким — все привыкли к выгоревшим ковбойкам и постоянной небритости. Удивляло и дружелюбие. Петров приветствовал старых врагов своих, поболтал с Риткой Станкевич. За ним повалили в регулировку монтажники — и те, с которыми он пил обычно, и те, кого он обкладывал матом.

Технолог Витенька решил, что настал его час. Ломающимся голосом доложил:

— Регулировщик Петров пришел на работу пьяным, прощу принять меры.

— Надо посмотреть, — удивился Игумнов.

Он постоял в регулировке, пригляделся к блещущему остроумием бригадиру и сам не поверил дичайшему факту: сегодня, двадцать второго сентября тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года, впервые за шестнадцать месяцев Петров пришел на работу трезвым.

Монтажники разбежались, Игумнов ушел. Тогда-то и вылез из своего угла Дундаш. Он сильно выпил накануне, еле доплелся до цеха, в таком состоянии он не любил мозолить глаза начальству, старался не отсвечивать.

— Собрал тут всех! — напустился он на Петрова. — Так и погореть недолго. Тебе хорошо, ты трезвый, а нам-то!

— Трезвый, ребята, трезвый… Кончилась глобальная скорбь, опрощаюсь, надоело полиглотничать…

Сорин тоже страдал после вчерашних возлияний.

— Сашка, предупреждаем… Чтоб мы тебя трезвым не видели. Все погорим из-за тебя.

Петров долго смеялся.

И до конца года, прихватив еще два месяца следующего, цех тянул на себе «Кипарисы». Как обычно, завком разрешил сверхурочные работы, и регулировщики уже не бездельничали в первые недели.

Ни для кого не было тайной, что «Кипарис» не удался. В октябре пришли первые рекламации, затем их повалило столько, что Кухтин создал бюро внешних рекламаций, а Баянников нанял техников. Стрельников изменил все же схему, с конца декабря через заводские ворота начали вывозить вполне работоспособные «Кипарисы». Техники разъехались по стране с новой схемой, переделывали радиометры.

Степан Сергеич, намаявшись за день, садился за стол свой в комплектовке и замирал… Брак выпускают, явный брак — и никого не арестовывают! Никого не судят! Мало того, премии дают, и сам он премию получил! За что? Кого хватать за преступную руку? Чернова? Саблина? Игумнова?

Вопрос этот измучил Степана Сергеича. В каждом человеке, причастном к «Кипарису», видел он преступника, но при здравом рассуждении всегда выяснялось, что преступник-то ничего самостоятельно не делал, а исполнял чью-либо волю. Сильнее чем кого-либо подозревал он Саблина, а Саблин взял да и сам пришел, устроил сцену в проходной, требовал, чтобы пропустили его к Труфанову, кричал, что не позволит своим именем прикрывать институтскую бездарь. Пропуска ему, конечно, не дали. В проходную набежали сочувствующие и друзья Саблина, успокаивали его, уговаривали, а Саблин шляпою утирал влажный лоб, и рыжие волосы его стали от пота темными. «Мужики! — мотал головою Саблин. — Не себя жалко — геологов жалко!.. В стране живем, мужики, в такой стране!.. Нужен радиометр!..»

С начальником цеха Степан Сергеич говорил только о производстве. Войдет в кабинет, буркнет что-то вместо приветствия, протянет списочек: «Это не дает отдел снабжения!» — и показывает гневную спину и спиной же чувствует издевательскую усмешку. На мастеров тоже смотрел с презрением: жулики!

— Что с ним? — спросил однажды Чернов.

— Переломный возраст, — засмеялся Виталий. — Или так: не одолев букваря, хочет осилить книгу для взрослых… Ничего, обломается. Не сам обломается, так мы его обломаем.