Изливайтесь.
— План засчитан условно… Заводу дали премию. За что — догадываюсь.
Доложили, конечно, что начат выпуск серийных «Кипарисов»… Списочек составь… Сам посуди, какое дело монтажнику или регулировщику до схемы, хорошая она или плохая… Он работал…
Через несколько дней регулировщики отходили от кассы, тиская в руках деньги. Прибор никудышный, а им премия.
— Деранут подоходный, гады, — капнул дегтя недоверчивый Дундаш. — И в получку ни шиша не дадут.
— Не выдерут, утри слезу. Парни, нам надо одеть Дундаша, — сказал Петров, — его на днях задержит милиция по подозрению в бродяжничестве. В таком задрипанном костюме ты, Дундаш, карьеру не сделаешь, в таком виде в люди не выбьешься.
Вечером отправились в открывшийся поблизости универмаг. Вымытый в душе Фомин примерял рубашки, и костюмы. К необычайному покупателю поспешил директор магазина.
— Человека срочно посылают за границу, — сказал Петров, — будет изучать физику в Станфордском университете. Вы уж помогите нам. Желательно только отечественное: там будут смотреть на этикетки. Бороду мы ему сбрили, самовар изъяли, нож припрятали. Дело за вами.
Директор, смеясь, обещал помочь. Принес три костюма, весьма приличных.
— Разоряете, гады, — шепнул Фомин.
После многократных примерок выбрали два — черный и светлосерый в полоску. Из обувного отдела принесли мокасины. Директор подул на воротник ратинового пальто. Фомин переобулся, завязал галстук, застегнулся.
— Глазам не верю… — тихо произнес Петров.
Все молчали. Больше всех удивился сам Дундаш. В зеркале перед ним стоял двадцативосьмилетний мужчина с недобрыми и плотно сжатыми губами. На бледном лице не выделялись брови и ресницы, взгляд приковывала решительная складка у переносья, сообщавшая Фомину выстраданную суровость. Бабья припухлость скул и надскулий пропала, лицо при широкоплечем пиджаке сузилось, вздернутый нос придал облику высокомерность.
— Мужчина такого ранга не сдохнет под забором, не заснет в подворотне.
Интеллигентные люди подберут тебя и посадят в такси, — заключил свою речь Петров.
Обмывали костюмы в «Софии». Дундаш часто поднимался, уходил в туалет, позволял швейцару обмахивать себя щеточкой и смотрел в зеркало. Совал деньги и великодушно удалялся, к столику шел зигзагами, жадно шарил глазами по публике. На работе утром не просил опохмелиться, надел старый костюм.
Петров присвистнул.
— А я-то хотел в театр повести тебя…
— Надо будет — схожу. Не к спеху.
Петров не выспался, позевывал. Три дня назад он встретил Сарычеву, столкнулся с нею в метро, и толпа сразу же разбросала их по сторонам, и сколько потом ни бегал Петров по вестибюлю «Белорусской», сколько ни ездил по эскалаторам, нигде не мог найти ее. Может, и кстати эта встреча, давно пора уже подвести итоги, всмотреться в себя.
Что-то мешало думать, какое-то постороннее влияние… Петров, закрытый осциллографом, не видел никого в регулировке, а ведь кто-то пришел, он ощущал присутствие чужого человека.
— Прислали вот, а что делать, не знаю, — произнес кто-то уныло и робко.
Девичий голос чист, больше приспособлен к восторженным возгласам, робость и уныние — это от смущения. Так и есть, Дундаш посоветовал узнать у Петрова, что делать.
— А где он? — Неприкрытое любопытство в звенящем вопросе, девушке уже наговорили о нем.
— Я Петров. — Он поднялся.
Девушка смотрела приветливо (видно, только недавно побывала в парикмахерской, обрезали ей косу) — несмышленыш с новеньким паяльником в руке. Шейка тоненькая, глаза детские, еще не ждут обиды, а на душе, наверное, как на лице, — ни морщинки, ни заботы. Халатик накрахмаленный, отутюженный, на карманчике вышиты буквы "К" и "Е".
— Как зовут?
— Котомина Лена.
— Отнеси паяльник. Он тебе не понадобится. Есть у меня работенка для тебя. Сам позову.
Она благодарно улыбнулась, ушла.
Петрову уже не сиделось. Посвистывая, ходил он по регулировке, косился на Стрельникова. Сел за спиной Сорина.
— Можешь меня поздравить, Валентин… — Губы его закорчились. — Можешь поздравить. Через мою жизнь прошла девушка, распространяя запах детской присыпки. Заветный вензель "К" да "Е", перефразируя Лермонтова.
— Пушкин. «Евгений Онегин».
— Да? — изумился Петров. Он был ошарашен. — Неужели Пушкин?..
Проклятое воспитание! Надо учесть…
— Насколько я понимаю, — сказал Стрельников, — вы, Петров, хотите заставить девочку вымыть полы или почистить ваши брюки.
Читать дальше