Анатолий Азольский - Степан Сергеич

Почему бы вам не зайти ко мне как-нибудь вечерком, посидели бы, поговорили о том о сем… С супругой приходите, разумеется, и жена будет рада, она много о вас слышала…

— Со мной, товарищ директор, вы можете встретиться здесь, в цехе, на партсобрании.

Не по себе стало Труфанову от скрипучего голоса, полного уверенности и достоинства.

— Да, да, конечно… — любезно согласился он. — Отдыхайте после командировки. Завтра поговорим.

Обида кольнула его. Труфанов усмирил себя, не дал ей разыграться.

Диспетчер, без сомнения, как был, так и остался человеком невоспитанным, грубым, недалеким. К его хамству надо, однако, привыкать. Шелагин — частица завода, а завод дорог директору, завод вырос из мастерских, от завода и пошел институт, завод дорог и планом выполненным, и слезами облагодетельствованной Насти, и переходящим знаменем, в завод душа вложена, а она скорбит, когда заводу плохо.

— Это с какого же фронта я дезертировал? — учтиво осведомился Виталий. Он приготовился к встрече с Шелагиным, хотя было такое желаньице прошмыгнуть через проходную.

Устал Степан Сергеич за последние дни, две ночи не спал, и не кричать прибежал он к Игумнову, не возмущаться.

— Подумай, Виталий, еще раз подумай… — просил он. — В тыл захотелось? Так тыл потому и тыл, что есть фронт. Вечная борьба, исход которой предопределен… Добро, которое со злом, которому надо способствовать. Уменьшать зло, возвеличивать добро…

Похохатывая, с одесскими прибауточками вошел Валиоди, и сразу пропала напряженность, можно было не отвечать, улизнуть — не вставая с места.

Виталий расписывался и любовался собственными подписями.

— Все, — сказал Валиоди. — Ты на свободе.

Прощание с регулировщиками (Дундаш услужливо протер стакан), «желаю удачи!» — всему цеху, визит к кассиру. Виктор Антонович подает трудовую книжку и:

— Звонил ваш бывший начальник, Фирсов Борис Аркадьевич. Организует новый институт, приглашает вас помощником… Кстати, вот адреса, рекомендую сходить.

Крупный мокрый снег лениво опускался на землю, и казалось из окна квартиры, что в гигантский аквариум кто-то сыплет белые крошки и они равномерно покрывают дно. Разом вспыхнули фонари. Виталий отошел от окна и решился: полез под этот снег, шел под ним до центра, отряхиваясь и отдуваясь. Шарф намок, шапка отяжелела, когда он увидел себя на улице Кирова.

Вот и переулок Стопани, вот Асин дом, вот лестница, где целовал он Асю много лет назад и где она грозила раскровенить ему туфлей морду. Та же дверь со старорежимной табличкой «Для писемъ». Ася Арепина. Фамилия не изменилась.

Ясно.

— Проходи, — сказала Ася, отступая.

День сплошных разочарований еще не кончился. Нет старого диванчика, нет шкафа вагонных размеров. Все изменилось в этой комнате, и Ася тоже. На новеньком пианино стопкою лежали ноты, засохшие цветы морщились в вазе. Ася упрятала руки за спину, касалась ею стены, улыбалась чему-то своему.

— У тебя мокрое лицо, можешь взять полотенце.

— А нельзя ли так: «Утрись, позорник»?

— Можно… Вались дрыхни, фраер ты, больше никто…

Тахта не уступала в мягкости диванчику. Виталий приподнялся, заглянул под стол, искал что-то.

— Где швейная машинка? Пострекотала бы.

— Усохнешь… Ишь чего надумал. Нет машинки. Продала.

Старые чувства, неотделимые от этой комнаты, от Аси, понемногу проникали в него, хотелось вновь стать открытым, откровенным, не оставить в себе ничего темного. Он рассказал Асе обо всем.

— Как жить будешь?

— Не знаю… Где-то я ошибся. Или другие ошибаются.

А может, и не ошибка вовсе, а — судьба, которая то приближает его к Степану Сергеичу, то удаляет. Первая встреча с ним вспомнилась — там, в кабинете Набокова, чуть ли не клятва Шелагина сделать из него, Виталия Игумнова, человека. Так кто кого перевоспитал? Кто к кому пойдет теперь на довоспитание? В каком цехе сойдутся они вновь?

В цехе Степану Сергеичу рассказали о том, как фиглярничал последние месяцы Игумнов, как натужно выполнялся план, как из-за какой-то ерунды подрались Петров и Дундаш.

С Игумновым ясно: дезертир. А Петров? А Дундаш? Регулировщики чем-то отличались от остальных рабочих, и не только тем, что больше зарабатывали. В свободные минуты Степан Сергеич присаживался в регулировке, всматривался, прислушивался. Здесь исчезла откровенность прошлых лет, Петров уже не пускался в былые рассуждения, ограничивался невнятными замечаниями, и когда Шелагин поздравил его с женитьбой, ответил так, что непонятно было, о семейной жизни говорит он или о лежащей перед ним схеме.