Никколо Амманити - Ты и я

— Как? Ты ведь обещала, что утром уйдешь.

Оливия потрогала свой лоб.

— Вот таким, значит, тебя вырастили? Мерзавцем? Дело не только в воспитании, должно быть, в тебе самом что-то не так, как надо.

Я промолчал, опустив голову, не зная, что ответить. Ну какого черта ей от меня надо? Она мне даже не сестра. Я не знаком с нею. Я никому не досаждал, чего она привязалась ко мне? Проникла в мою нору обманным обещанием, а теперь не хочет уходить.

Она встала с трудом, на лице гримаса боли, опустилась на колени и посмотрела на меня. Зрачки у нее оказались такие большие и черные, что почти не виднелась голубая радужка.

— Видишь ли, раз прячешься и устраиваешь какие-то свои дела, выходит, нехороший ты человек. Совсем нетрудно понять это.

Она словно прочитала мои мысли.

— Мне жаль… Но тут не хватит еды на двоих. Только поэтому. К тому же здесь нужно соблюдать тишину. И потом… Нет. Не получится. Мне нужно остаться здесь одному, — промямлил я, сжимая кулаки.

Она подняла руки, словно сдаваясь:

— Хорошо, ухожу. А ты засранец.

— В самом деле.

— И с головой у тебя не в порядке.

— Совершенно верно.

— И воняешь к тому же.

Я понюхал у себя под мышкой.

— Какое это имеет значение? Я здесь один. Могу вонять сколько мне угодно. И потом, кто бы говорил… От тебя тоже несет…

Тут зазвонил телефон.

Это мама. Я притворился, будто не слышу, надеясь, что он замолчит. Но телефон продолжал звонить.

Оливия посмотрела на меня:

— Не хочешь отвечать?

— Не хочу.

— Почему?

— Потому что не хочу.

Телефон продолжал звонить. Мама, должно быть, вне себя от злости. Я так и представил ее себе — сидит в своей комнате на кровати и злится. Я вскочил на комод и дотянулся до мобильника. Ответил:

— Мама.

— Лоренцо, все в порядке?

— Да.

— Я звонила тебе уже сто раз.

— Получила мою эсэмэску?

— Но скажи мне, разве можно себя так вести? Ты должен был позвонить мне перед тем, как отправиться в этот приют в горах.

— Знаю… Прости, дело в том, что мы уехали неожиданно. Я собирался позвонить тебе.

— Ты заставляешь меня беспокоиться. Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо. Очень хорошо.

— Мне нужно поговорить с мамой Алессии.

— Сейчас она не может. Перезвони потом.

Она помолчала, потом вскипела:

— Вот что, Лоренцо, хватит. Или ты сейчас же передашь трубку маме Алессии, или я звоню родителям других ребят. — Голос ее звучал твердо, она с трудом сдерживалась, чтобы не кричать. — Мне надоела эта история. Что ты скрываешь от меня?

Ну вот и приехали. Дальше мне уже не потянуть. Я посмотрел на Оливию:

— Вот она… Подожди, пойду к ней… Спрошу, может ли поговорить.

Я положил телефон, спустился вниз, сел рядом с Оливией и зашептал ей на ухо:

— Пожалуйста, помоги мне… Прошу тебя. Притворись, будто ты мама Алессии. Моя мама думает, что я в Кортине катаюсь на лыжах. Моя одноклассница Алессия Ронкато пригласила меня туда на неделю. Сыграй маму Алессии. Скажи, что я здоров и тут все в порядке. Да, и еще очень важно — скажи, что я славный и симпатичный.

Губы моей сводной сестры искривились в злорадной улыбке.

— Не знаю даже…

— Прошу тебя.

— Меня убьют.

Я сжал ее руку.

— Если узнают, что не поехал кататься на лыжах, я пропал. Меня отправят к психиатру.

Она высвободила руку.

— Да ни за что в жизни. Ни за что не стану вытаскивать из говна маленького эгоистичного засранца, который гонит меня из своего вонючего подвала.

Вот дрянь, опять провела меня.

— Хорошо. Если поговоришь, можешь остаться.

Она подняла сапоги с пола.

— А кому тут охота остаться.

— Клянусь, я сделаю все, что попросишь.

— На колени. — Она указала на пол.

— На колени?

— На колени.

Я повиновался.

— Повтори. Клянусь родителями, что буду рабом Оливии Куни…

— Ну давай же — она ведь ждет у телефона… — захныкал я, весь дрожа от волнения.

Оливия, однако, оставалась совершенно невозмутимой.

— Повтори.

Она просто убивала меня.

— Клянусь родителями, что буду рабом Оливии Куни…

— До конца дней моих…

— До конца дней моих?! Ты с ума сошла? — Я посмотрел на потолок и выдохнул: — До конца дней моих.

— И всегда буду с ней ласков и приветлив.

— И всегда буду с ней ласков и приветлив. А теперь иди, прошу тебя…

Она поднялась с болезненной гримасой на лице.

— Твоя мать знакома с этой синьорой?

— Нет.

— Как зовут ее дочь?

— Алессия. Алессия Ронкато.

Она двигалась как старуха, страдающая артритом, с трудом поднялась к окну Ей, видимо, и в самом деле было плохо. Но когда заговорила, голос ее прозвучал звонко и бодро: