Энн Энрайт - Забытый вальс

К моему удивлению, среди гостей оказался Фрэнк, старый болтун, — он бросил на меня хитрый взгляд, как будто я про что-то не знала, а надо бы. На миг мне почудилось, не про нас ли с Шоном, однако Фрэнк никогда не интересовался сексом, он подмечает иные скрытые течения и соглашения, те, что касаются по большей части мужчин, и так сразу не поймешь, о чем это — не футбол, не машины, однако речь идет о выигрыше, хотя и не ясно о каком. Да, я обижена, потому как три месяца спустя Фрэнк получил повышение, обойдя меня, и теперь я знаю, что это был за секрет. Парень безо всяких способностей, единственный талант — быть в курсе .

Я кивнула ему в просвет между бродившими по гостиной телами и машущими руками, и Фрэнк подошел ко мне и неуклюже поцеловал: он уже собирался домой.

— В следующем году в Варшаве, — намекнул он.

Бедный никчемный Фрэнк.

Я слышала, как Шон прощается с ним у двери, и поспешила к столику с напитками — там Шон легко заприметит меня, и не будет нужды здороваться. Пауза, когда он заприметил меня, была очень короткой, но очень многозначительной. Я на него даже не поглядела. Улыбнулась будто самой себе и двинулась прочь от стола.

Некоторые лица показались мне знакомыми — родители девочек, собиравшихся у Меган, только без детей. Мамаши, вырядившиеся в середине дня, выглядели кто страшней войны, а кто на удивление привлекательно и ухоженно.

Тут оказался и Фиахр с беременной женой по имени, кажется, Далия. Странно было встретить ее во плоти, во всем этом изобилии плоти — огромный шар. Она помахала бокалом и спросила:

— Как думаешь, поспособствует? — И пустилась рассказывать, как некая дама отправилась на кинофестиваль в Голуэй и поутру проснулась в больнице с жутким похмельем, а рядом в колыбельке — новорожденный. — Она такая: «Чо было-то прошлой ночью? Где это я?»

— Респект, — ответила я.

— Напилась до беспамятства, можешь себе представить. То-то акушеркам радости.

— А они что-то заметили? — поинтересовался Фиахр, трезвый как стеклышко, и обернулся к гостье, которая с визгом подскочила к нему.

Не знаю, какая она обычно, эта Далия, Делия, Дилайла, но на тридцать восьмой неделе беременности она сделалась медлительной и нервной, точно истеричная тыква. Она подтянула меня к себе через бугор своего брюха — буквально подтянула, за грудки, — и зашептала трагически:

— Почему мой муж разговаривает с этой женщиной?

— Что? — растерялась я. — Отпусти меня, пожалуйста.

— Нет, правда, — настаивала она, — он с ней знаком?

Слезы градом катились по ее лицу. Как это вдруг началось?

— Может, поешь что-нибудь? — предложила я, и она сказала:

— А, еда!

Словно о еде и думать забыла.

Я усадила ее на диван и принесла полную тарелку: киш, копченую лососину, зеленый салат, картофельный салат с жареным фундуком, какую-то закусь с тертым сельдереем, кусочки дичи с начинкой из сосисок и красную капусту, гвоздичную, рождественскую. Не покупное, отметила я, сами все приготовили.

— Немножко смешалось, — извинилась я.

— Да ладно, — откликнулась она. — Не беда.

Мне хотелось убраться подальше от Делии-Дилайлы, но возможности не было. Столь же сильным оказалось искушение пристроиться рядом, погреться, что ли, и я поддалась этому искушению, но сначала огляделась по сторонам и убедилась, что Шон опять вышел. А может, думала я вовсе не о Шоне, а о Коноре, хотя тот и был далеко.

Жена Фиахра напялила красную футболку поверх джинсов для беременных и маленькое болеро с блестками — по контрасту с обширной грудью чудилось, будто болеро снято с елочной игрушки. Далия пыталась балансировать тарелкой на животе, потом выпрямилась и пристроила ее на коленях, но и это не подошло, и тогда она поставила тарелку на подлокотник дивана и склонилась над ней своим не столь беременным верхом.

— О господи!

Мне послышалось, будто она захныкала, приступив к еде. Жалобный такой хнык. Я отвернулась, но уголком глаза видела, как ее живот раздувается дирижаблем.

— О господи!

То ли волна, то ли тень движения прошла поперек ее живота, и я испугалась — так безотчетно пугаешься при виде паука или мыши. Я невольно уставилась на ее живот, и вот оно снова — словно внутри приподнимается и опускается костлявое плечико, точно кто-то прокладывает себе путь под покровом из латекса, только это не латекс, это живая кожа.

Плечико, а может, и локоть.

— Десерт? — предложила я.

— Боже, да! — ответила она, на меня даже не глянув.