Дидье Ковелер: Рыба - любовь

Я попытался встать в пироге на колени, но ноги меня не слушались. На меня напал кашель, и я начал плеваться желтоватой мокротой с привкусом дрожжей. Фельдшер, долговязый прыщавый юнец, краснея, признался мне на каком-то фантастическом французском, что он фанат кино и благодаря кузену его квартирной хозяйки в Лондоне, который познакомил его с сэром Брюсом, у него появился вот такой уникальный шанс, но ради того, чтобы его приняли в съемочную группу, ему пришлось подделать свои дипломы. Короче, он лечил меня лифедрином вместо робтила, и, наверно, будет лучше, если меня срочно заберут отсюда на вертолете.

Я закрыл глаза и с трудом разлеплял слипшиеся губы, пока он рыдал надо мной. Потом ко мне подошел еще и ассистент режиссера с известием, что он отплывает с двумя стажерами на оставшейся бонго.

Они не надеются нагнать сбежавших проводников, у которых мотор куда мощнее, просто спустятся по реке до первого же поста, откуда пошлют телефонограмму. Надеются справиться за три дня, экономя бензин, и считают, что меня обязательно эвакуируют.

— А я вам говорю, что стрела не яномами, — упрямо твердила Беатриса. — У них стрелы гораздо длиннее, а главное, ядовитые.

По ее мнению, какое-то местное племя, возможно макиритаре, вышло на тропу войны, и, если мы останемся здесь, они убьют нас. Спросила у меня, что я об этом думаю. Поскольку я все равно был при смерти, меня это касалось меньше, чем остальных, но я счел, что она права. Судя по картам, шабоно [35] Поселение племени яномами. яномами находилась на три километра севернее, и она отправится туда с двумя провожатыми, прихватив подарки, просить у яномами защиты. Я не сомневался, что она вернется ни с чем, а я тем временем умру, с меня снимут скальп и бросят на съедение пираньям, ей останется только выловить какую-нибудь мелкую рыбешку и отправить ее моим родственникам на память обо мне. Глаза мои закрылись. Последнее, что я слышал, — крик обезьяны, какой-то удар и стук моей головы о нос пироги.

Я лежал под навесом из листьев, в зеленоватой тени, вокруг меня царил страшный гвалт и клубился дым. Голоса смолкли. Индейцы пристально смотрели на меня, потом подошли. У всех у них торчали вперед челюсти, на шее болтались ожерелья, на бедрах красные повязки, а прически — как у Мирей Матье. Пестро раскрашенный старичок на непонятном языке что-то проговорил мне.

— Это шаман, — раздался голос Беатрисы. — Колдун.

Я осторожно повернул голову и увидел ее сидящей на корточках у моего гамака: в набедренной повязке, с голой грудью. Всю раскрашенную. Я открыл было рот, но тут снова заговорил старик, дотрагиваясь до своего живота.

— Что они со мной сделали? — спросил я.

Мне казалось, что я — не я: в груди — пустота, голова раздута, бок свело.

— Теперь ты должен встать, чтобы кровь начала циркулировать.

Беатриса позвала индейцев, которые подхватили меня под мышки, подняли и поволокли, заставив передвигать ногами. Я проковылял мимо стайки молчаливых женщин — в носу, в уголках рта, на подбородке у них торчали стебельки, будто усы у кошек.

— Эти стебельки символизируют у яномами плодовитость, — объяснила мне Беатриса, — они не снимают их никогда, с ними едят, спят, целуются.

Я начал кое-что вспоминать, но как-то отстраненно, словно помимо воли. Ребятишки натягивали маленькие луки, и малюсенькие стрелы вонзались в мои брючины. Мы находились в огромном шатре, который держался на пальмах и стволах деревьев, связанных лианами и вкопанных в сероватую землю. На стенах висели гамаки. Дымились костры, вокруг них сидели старики и пели.

От Беатрисы я узнал, что здесь тоже никто не знает ее отца, и поначалу индейцы встретили нас не слишком дружелюбно, но после того, как сэр Брюс подарил им топоры и мачете, сменили гнев на милость. И даже раскрасили ее в знак того, что она здесь желанная гостья. Мы здесь уже два дня, и англичане отправились на охоту с индейцами, надеясь заодно отснять оставшуюся пленку.

— Есть хочешь? — спросила Беатриса.

Я тут же понял, что умираю с голоду. Она усадила меня перед грудой углей, к нам подошли старики от костров, равнодушно волоча за собой ветки. Последний из них бросил в золу гроздь бананов. Тем временем Беатриса дала мне что-то вроде жареной сосиски, и я с жадностью набросился на нее. Сосиска оказалась жестковатой и безвкусной, но съедобной, и я глотал кусок за куском. И только покончив с ней, я понял, что съел змею. Желудок сразу возмутился, но было поздно, дело сделано, и мне все еще хотелось есть. Мне изжарили еще одну змею, я съел ее целый метр, потом закусил тремя бананами в золе, и постепенно в голове моей прояснилось.