Дидье Ковелер - Рыба - любовь

Я проснулся у себя, в демоквартире. Сел на кровати и выплюнул перышко от подушки. По комнате плавали солнечные зайчики, на пустынной строительной площадке лаяла собака. Я побрился безопасной бритвой, слушая новости. Бомбили Бейрут, Белый дом в чем-то обвинял Кремль, в Эльзасе шел дождь. Я посмотрел на себя в зеркало и решил, что живот у меня стал дряблым. И ведь сколько раз давал зарок держаться… Лег на коврик в ванной, начал качать пресс. «Любит, не любит, плюнет, поцелует…» Спустя минуту выдохся на «не любит». Вот что значит не тренироваться.

Надел те же вещи, что вчера, они пахли Беатрисой, и вышел прогуляться. Все утро бродил по тихим улочкам и пустынным паркам. Весна трудилась над почками, птички щебетали, солнышко пригревало, ну и все в таком духе. Я шел и приглядывался к влюбленным парочкам, запоминал, как они себя ведут, на ходу набирался опыта, чтобы потом не оплошать. Прислушивался, о чем они говорят, следил за их походкой, выражением лиц.

Было около одиннадцати, когда я позвонил Беатрисе из автомата на опушке Булонского леса. Не успел сказать «алло», как услышал:

— Филипп!

— Как ты догадалась, что это я?

— По звонку. Да нет, я сегодня только и делаю, что ошибаюсь. Всех называю Филиппом. Придешь к нам обедать?

— Конечно.

Спохватился, спросил:

— Может, что-нибудь принести?

— Ага, баранью ногу.

— Ногу?

— Если тебя не затруднит. У меня жаркое пригорело. Я соскучилась.

— Я тоже.

Я замер с трубкой в руке.

— Только не очень опаздывай, ладно?

Беатриса положила трубку.

Нетерпеливая дама стучала по стеклу кольцом. Я поймал такси, доехал до улицы Абесс и зашел в ресторан, где купил бараньих отбивных по-провансальски, с душистыми травами, помидорами, в красивой упаковке. Из пакета шел пар, я свернул на круто уходящую вверх улицу Лепик, насвистывая и приветствуя прохожих, уступавших мне дорогу. Дверь мне открыла Беатриса и сразу прижала палец к губам, призывая к молчанию. Она была в красном платье и в фартуке, завязанном на талии, на фартуке — рецепт запеченного картофеля в стихах. Она потянула меня в прихожую. В открытую дверь гостиной я увидел прабабушку, которая сидела у камина с микрофоном в руке.

— Когда генерал, проходя по улице, запятая, вдруг увидел свет в кафе, запятая, он зашел и — о ужас! — восклицательный знак, был потрясен этой жуткой сценой, точка. Дверь!

Беатриса на ходу протянула руку, закрыла дверь и шепнула:

— Астрид диктует мемуары!

Поднялась на две ступеньки в конце коридора и вошла в кухню, где пахло горелым. На плите пыхтела скороварка. Беатриса развернула сверток и присвистнула:

— Надо было тебе сказать, чтобы взял побольше. Ну ладно, это не так уж важно.

Она взглянула на часы, всплеснула руками и кинулась к блюду с картошкой на столе.

— Прочитаешь, что тут у меня написано? А я проверю, все ли положила.

Я нагнулся к ее переднику и стал расшифровывать текст, еле различимый после многочисленных стирок:

— Уже порезала.

— А у меня из огнеупорного стекла. Это имеет значение?

— Ну еще бы, испортила такую рифму! — Я обнял ее за талию и поцеловал. Она меня оттолкнула.

— Давай, в духовку!

— Да она занята!

— Ах да, там пирог.

Я нагнулся и посмотрел через стекло.

— Слушай, а с чем пирог? Что там сверху?

— Камешки.

Я выпрямился.

— Ты печешь пироги с камнями?

Она объяснила, что мирабель у нее из компота, и она положит ее потом, а если печь тесто без ничего, оно вздуется, и она всегда кладет камешки, чтобы его примять. Беатриса вытащила пирог. Она забыла проложить тесто фольгой, и камешки утонули в нем. Сев друг напротив друга, мы стали выковыривать их вилками, они отскакивали в разные стороны и падали на пол. Мы молчали, немного смущенные тем, что произошло с нами прошлым вечером. Беатриса старалась выглядеть беззаботной, я деликатничал. В свист скороварки вплетались воспоминания Астрид.

— И далеко она продвинулась? — поинтересовался я, попробовав кусочек теста.

— Дошла до семнадцатого года. Уже двенадцать кассет наговорила, а я потом все это печатаю.

Беатриса заполнила образовавшиеся ямки мирабелью и облизала пальцы.

— У Астрид было девять братьев. Все как один лунатики. По ночам их снимали с деревьев. Их мать из-за этого рано умерла.

Она снова начала рассказывать, заглушая голос Астрид, и мне вдруг показалось, что время повернулось вспять и мы с Беатрисой вообще не расставались. Из всего семейства работала одна Астрид. С двенадцати лет в бакалейной лавке, и каждую ночь, в три часа, отправлялась на двуколке на рынок в Лилль, положив на колени револьвер. Когда мать слегла, Астрид принесла ей все свои сбережения, девять луидоров. Мать вызвала всех остальных детей и сказала: «Хочу оставить вам хоть что-то, прежде чем умру». И дала каждому по луидору. Но когда к ней подошла Астрид, она сказала ей в присутствии всей семьи: «Тебе я ничего не даю, я знаю — ты справишься».