Амир-Хосейн Фарди - Исмаил

Подражая тем нескольким людям, которые читали сейчас намаз, Исмаил положил мохр на коврик и встал лицом к мохру и к михрабу. Начал намаз. Вполголоса медленно прочел азан и вступление, то и дело сбиваясь, путаясь и повторяясь. Невольно опустил голову, подбородком уперся в грудь и посмотрел на круглый мохр. Когда он начал кланяться, то ощутил дрожь изнутри. Волна дрожи пробегала по его позвоночнику, а оттуда проникала в грудь. Начал мелко дрожать и подбородок, и колени, а потом — и самые скрытые уголки его существа. Он старался говорить голосом чистым, не хриплым, но не получалось. Голос дрожал, и слезы подступали. Он чувствовал, что что-то должно произойти — словно вокруг были освещенные луной дали и собиралась буря. Его слух улавливал рев потоков и ворчание вулкана. Скакали кони, табунами и в одиночку, вольные и невзнузданные, мятежной ордой. Грохотали их копыта. Земля дрожала от их бега. В горло Исмаила, словно большой краб, вцепились подступающие рыдания; они погрузили свои клешни в мякоть вокруг кадыка, который теперь ходил вверх и вниз непрерывно. Тем не менее, Исмаил перешел к поясным поклонам и коленопреклонениям. Он вцепился руками в свои дрожащие колени и прямо из этого положения пал в земном поклоне — и больше не поднимался. Лбом он упирался в круглый мохр и всхлипывал. Он понимал, что нужно подняться и совершить еще несколько ракатов, в противном случае намаз его не будет принят. Понимал — и не мог. Он оставался в таком положении — лоб на мохре, а ладони и локти словно прилипли к нитям ветхого коврика. Всхлипывания, одно за другим, сотрясали его плечи. Пришли рыдания, словно гром, ворчащий в горах. Потоком хлынули слезы — и унесли его с собой. От него осталась лишь горстка плоти и костей. Буря несла его по склону высокой горы, ливень лил ему на голову, и тело его обдувал ветер. Он был уже не здесь. Он отделился от собственного тела. Он умер и вновь родился. В том же самом его теле ожило новое существо. Поток слез унес с собой его прошлое, омыл его, очистил, не оставив ничего из былого. И он лежал, распростертый в земном поклоне, лоб прижат к мохру. Он чувствовал, что веки его распухли, нос заложен, а дышит он ртом.

— В-в-вставайте, г-г-господин!

Чья-то рука тронула его за плечо. Он поднял голову от мохра. Глаза его были красными. Сквозь пелену слез увидел мужчину средних лет с шарфом на шее. Мечеть уже опустела, оставались только он и этот средних лет мужчина, озабоченно глядящий на него. У Исмаила все еще кружилась голова, словно он только что очнулся от тяжелого долгого сна. Мужчина переминался с ноги на ногу.

— З-з-закрываемся, п-п-прошу!

Исмаил надел носки.

— Сию секунду.

Вентилятор был выключен. Его большие лопасти чуть покачивались. Исмаил положил мохр на полочку и почувствовал стыд. Взял мохр, поцеловал его и вновь положил на полочку. Надел туфли и покинул мечеть. Торопливо зачерпнул горсть воды из бирюзового пруда, плеснул себе на лицо и вышел из двора на улицу.

Он чувствовал себя легким, грудь больше не сдавливало, на сердце не было тяжести. Он спокойно дышал, быстро шел, и уже не гнались за ним зловещие тени, происшествие в парке обесцветилось — и вот он с уверенностью идет, смотрит по сторонам, думает… Тревога и смятение исчезли, а все, что осталось — спокойствие духа и глубокая уверенность — словно он уже не один, но опирается на некую величественную и не знающую поражений силу. Все прошлое стало для него лишь холмиком из воспоминаний, среди которых только воспоминание о Саре было для него по-прежнему сладостным и приятным. Сара оставалась в его душе — с глазами, полными слез, и опущенной головой. Она, словно перышко, перелетела через ограду, вдруг отделившую настоящее от прошлого, и оказалась здесь, а все остальное — там, потерявшее цвет, сгоревшее и съежившееся.

Эту ночь Исмаил спал чутко, думая о Саре. Он беспокоился о ней. Кто знает, как повел себя с ней отец после их расставания? Исмаил чувствовал, что его любовь не умерла, напротив, может быть, стала сильнее прежней. Он переживал только о Саре. О себе он забыл. Вся эта ругань, унижения, побои забылись. Горестное лицо Сары не позволяло думать о себе. Только ее он и видел. О ней размышлял. А о себе забыл.

Утром Исмаил пришел в банк с надеждой, что увидит ее. Усевшись за свой стол, сделал вид, что занят приведением в порядок рабочих принадлежностей, — и внимательнее, чем когда-либо, следил за улицей. Время шло, а Сары не было. Все знакомые лица появились и исчезли. Улица опустела, а она не пришла. Исмаил совсем расстроился. Ни руки, ни душа не хотели работать. До самого конца дня он все беспокоился. Дергался. Когда рабочий день закончился, он вышел из банка, но домой идти не хотелось. А куда идти — непонятно. Ноги повели его по улице вниз, к перекрестку с железной дорогой. Он поднялся на насыпь и встал около рельс. Пыльная будка стрелочника казалась постаревшей. Исмаил взглянул на ее полуоткрытое окошко. Старик-стрелочник сидел в полутьме комнаты и тряпицей начищал козырек фуражки, доводил его до блеска. Был так занят, что, казалось, ничто, кроме подхода поезда, не заставит его поднять голову. Исмаил хотел было зайти и заговорить с ним, но передумал и направился в ту сторону, откуда приходила Сара. Шел медленно, считал шпалы, но быстро сбивался со счета и начинал сначала. Всей душой он хотел бы, чтобы обстоятельства дали ему какую-то возможность увидеть ее и сказать ей хоть пару слов. Спросить, как она себя чувствует. Сказать, что он ее по-прежнему любит и что действия ее отца не повлияли на его чувство. Что он по-прежнему желает ее, и еще больше, чем прежде.