Виктория Токарева - Неромантичный человек

Лётчик прошёл по крыше своего вагона и перескочил на следующий. Вернеё, на предыдущий. Он переходил с вагона на вагон до тех пор, пока пёсня не оказалась под ногами. Тогда он лёг на крышу, свесив голову, ухватился за раму открытого окна и нырнул в вагон.

В вагоне лётчик удостоверился, что песня течёт из крайнего купе. Он подошёл, заглянул. В купе сидели Татьяна Канарейкина, «золотоискатель» и ещё один, незнакомый, в отечественных джинсах, с трубой на коленях.

Пела Канарейкина. Остальные слушали.

Искусство и вдохновение меняют человека. Это была не прежняя девчонка-подросток, настырная хулиганка, малолетняя преступница. Это была сама Весна. Если бы Весна имела человеческий облик, то у неё были бы такие же синие глаза, такие же жёлтые волосы и то же выражение доверчивого детства.

Танька тоже узнала лётчика, но песни не прекратила. Не существовало такого, что могло заставить Таньку прерваться, когда ей хотелось петь.

Лётчик стоял и слушал, заражаясь и заряжаясь Танькиной песней, потом не выдержал, взял трубу, освободил её от чехла, вскинул к губам. Замер так на короткое мгновение и осторожно включился в песню как второй голос: негромко и вкрадчиво.

Из соседних купе стали сходиться люди. Останавливались молча, и лица у всех становились похожими.

Чиж смотрел и слушал и не верил своим глазам и ушам.

— Нет… — сказал он себе. — Этого не может быть…

Поезд влетел в сумерки, и все предметы за окном слились в одну сплошную черноту.

Танька и лётчик сидели за столиком вагона-ресторана. Народу было немного. На столе уютно светила настольная лампа. Стояли бутылка шампанского, фрукты, мороженое, шоколадные конфеты с орешками. Просто шикарная жизнь. Жаль, что никто не видел. Из своих мог видеть только Козлов из девятого "Б", но Козлов не в счёт.

Все было как в мечте, но чего-то не хватало. Если бы понять: чего…

— А вы тоже на смотр едете? — спросила Танька.

— Нет. Я не народный талант. Я профессионал, — объяснил лётчик.

— Значит, я вам зря тыкву забивала…

— Если бы не твоя тыква, пахать бы мне синее небо над Верхними Ямками. Ты меня просто спасла.

Танька сморгнула. Она ничего не поняла.

— Когда я падал, то пережил такой ужас, что, пройдя через него, понял: мне уже ничего не страшно. Оказывается, боязнь высоты можно вылечить только падением… Клин клином.

Танька слушала, смотрела на лётчика. Он был красивый, но чужой. Ни приласкать, ни обозвать, и говорит как-то непонятно, как болгарин из Варны. Слова, конечно, разобрать можно, но надо напрягаться, и удовольствия от беседы никакого.

— Значит, в отпуск? — спросила Танька.

— Домой. В Москву. Навсегда.

— Вас выгнали?

— в общем, выгнали, но это уже не имеет значения. Зачем мне теперь эти Бересневка, Лещевка, Глуховка?

— А чем у нас плохо? — обиделась Танька.

— Да нет. У вас очень хорошо. Но я больше не хочу быть лётчиком в Верхних Ямках. Я хочу быть музыкантом в Москве. У каждого человека своё место в жизни и своё назначение. Разве не так?

Танька нажала кнопку на настольной лампе. Лампа потухла. И тогда за окнами обозначилась луна. Понеслась за поездом.

— Не знаю, — задумчиво проговорила Танька. — Это пусть надстройка думает. А мы базис. Мы людей хлебом кормим.

Лётчик разлил шампанское. Поднял свой бокал. Ждал.

Танька тоже подняла бокал. Чокнулись. Звук получился глухой.

Выпили. Танька зажмурилась.

— Вкусно? — спросил лётчик.

— В нос шибает.

— Ешь. — Лётчик подвинул яблоки.

— У нас свои есть, — гордо отказалась Танька.

— Спасибо тебе! — с чувством сказал лётчик.

— За тыкву?

— За твою любовь.

Танька вернула бокал на стол.

— Чего? — переспросила она, хотя все слышала.

— Я сначала не понимал, что это ты за мной носишься и меня истребляешь. Я думал, ты просто ненормальная. А потом мне этот «золотоискатель» глаза раскрыл. Знаешь… я много думал: когда чего-то очень хочешь и все время об этом думаешь, то желание из духовной силы превращается в материальную. Понимаешь?

Танька не ответила. Нажала кнопку, зажгла лампу. Луна за окном исчезла, но зато в стекле обозначились Танька и лётчик, друг против друга, красивые, как в индийском кино.

— И любовь, если, конечно, она настоящая, неистовая, она делает чудеса. Это не слова. Действительно чудеса. Я это понял. Она исправляет ошибки природы. Переписывает на ладони линии судьбы.

Лётчик протянул Таньке свою ладонь и коснулся пальцами её руки.

Танька поглядела на ладонь, потом подняла на лётчика глаза грустной Весны и спросила: