П. Ёлкин - Тридцать пять родинок

Когда летом Любимая с дочкой поехали на дачу, выяснилось, что в Марте скрыт огромный охотничий талант. Двоюродный брат тестя, егерь соседнего охотхозяйства, опытным глазом сразу заметил юное охотничье дарование, а когда ради эксперимента взял Марту с собой в лес, вернулся оттуда словно пришибленный.

— Отдайте мне собаку, — сразу начал он разговор с главного. — Добром прошу.

Дочечка возражала очень сильно, поэтому егерь начал торговаться с Любимой.

— Вы ж в городе ее только портите! — заглядывал он Любимой в глаза. — Это ж охотничья собака! Отдайте!

— Это моя собака? — спрашивала дочечка.

— Твоя, — кивала головой Любимая.

— Не отдам!

— Я вам за нее двести рублей заплачу! — хватал егерь Любимую за руки.

— Это моя собака? — влезала в торговлю дочечка.

— Твоя, — вздыхала Любимая.

— Не отдам!

Короче, торговались они долго. Дочечка наконец уступила, под строгое обещание, что немедленно по возвращении домой мы купим еще одну собаку, но такую, которая будет играть только с ней и никуда от нее убегать не будет. А Любимая выторговала себе с егеря кроме денег еще каждую десятую шкуру со всех зверей, которых возьмет Марта. На том и ударили по рукам.

И действительно, какое-то время егерь присылал нам с оказией шкурки белок, лис и почему-то очень много енотов. Дочечка очень радовалась этим передачкам, она помнила Марту, и это были словно приветы, присылаемые ей из леса. Но через пару лет егерь шкурки присылать перестал, и мы все вместе решили, что такса все-таки наконец сбежала от него в лесу и больше уже не вернулась.

А для дочечки, как и обещали, мы завели такую собаку, чтобы не отходила от нее ни на шаг. Мы завели овчарку.

Овчарку выбирал я сам.

То есть Любимая задачу мне поставила жестко: «Я обещала!» — больше ничто ее не волновало, так что голову ломать пришлось мне.

Я прикинул так: пока собака вырастет, поумнеет и выучится, дочке будет уже лет десять, так что собака должна быть служебной, чтобы дочка могла гулять с ней одна. В породах я не очень разбирался, в голову мне приходила только одна порода, которая будет послушно исполнять команды десятилетней девчонки, — овчарка.

Беда в том, что как раз овчарок я и боялся больше всего.

Однако ж житейская логика подсказывала мне: если я буду жить вместе с овчаркой, бояться я перестану. Сразу скажу, что бояться собак я не перестал — но только чужих. Свою-то я и за собаку не считал, наверное.

Работал я тогда начальником караула в ВОХРе, водили мы дружбу с питомником «Красная звезда», так что щенка мне там обещали правильного.

— Немецкая овчарка, не восточноевропейская, а именно немецкая! — втолковывал мне старшина в питомнике, пока мы шли к щенячьему вольеру.

— Наверняка тебе попадались такие — невысокая, чисто-черная. Ее отца привозили на вязку из самой Германии.

Старшина все никак не успокаивался и твердил мне, что таких низкорослых овчарок вывели гитлеровцы во время войны специально, чтобы возить их в колясках мотоциклов. Поскольку они не очень большие, им не хватает веса, чтобы свалить человека на землю, так что их специально натаскивают на тазовый пояс — хватать за пиписку.

«Спасибо тебе за рассказ, старшина, — думал я, проклиная болтливого собачника. — Что мне теперь, хоккейную яйцезащиту покупать и все время в ней дома ходить?» Блин, я уже жалел о том, что выбрал именно овчарку, а не какого-нибудь пуделя. Но когда я увидел приготовленного мне щенка, я немного успокоился, такая крохотуля до моих яиц допрыгнет нескоро.

— Дрессировать ее обязательно, — напутствовал меня старшина. — Но не заставляйте делать то, чего она не хочет: рано ей, значит, еще. У нее все уже в генах заложено, так что она сама всему научится, когда время придет.

Так и было. Когда на щенячьей ЗКС инструктор попыталась втащить тогда еще недопеску на лестницу, собачка ухитрилась через ватник расцарапать тетке руку, но на лестницу не пошла. Блин, я тогда прямо счастлив был, что на площадку заставляли приходить в намордниках, а то бы случилось нехорошее, ага. Но через пару месяцев собака научилась залезать на лестницу сама и уже спокойно бегала по ступенькам.

И так во всем. Если мы пытались научить овчарку чему-то и она вдруг начинала прикидываться блондинкой, мы переглядывались: «Ага, нихт ферштейн, заиграла немецкая кроффь!» — и успокаивались. А спустя какое-то время собака словно вспоминала то, что мы ей когда-то пытались втолковать, и спокойно начинала выполнять новые команды. Служила старательно.