А с девчонкой уже истерика — она хочет слезть, а мимо меня никак пробраться не может. Она на меня уже орет почем зря и даже плеваться пытается, да только получается у нее плохо; и я ее понимаю, потому что у меня у самого во рту все пересохло.
Пока я дергался, пытаясь разжать пальцы, двери снова зашипели, поезд тронулся, и я снова судорожно стал пальцы обратно зажимать. Беда была в том, что я в расписание дальше Лобни не заглядывал и уже просто не помнил, когда будет следующая остановка. Но я хорошо понимал, что — нет, не доеду я до нее. Это точно. То есть это ощущение, когда ты понимаешь, что все, а сделать ничего уже не можешь, вот это ощущение я прочувствовал до конца.
И вот тут случилось чудо. Толи все-таки кто-то докричался до машиниста, что у него на заднем стекле зайцы, то ли светофор на выезде был еще красный, я не знаю. Но электричка вдруг дернулась и встала.
Девчонка больше терпеть не могла, с воем выпустила те прихваточки, за которые держалась, и сползла вниз, шлепнулась прямо на рельсы. Я понял, что, если не сделаю так же, другого шанса выжить у меня просто не будет, тоже заорал что есть сил и пальцы все же отпустил. Сползая вниз, я ободрал себе брюхо о какие-то железки и, шлепнувшись на шпалы, офигительно стукнулся коленкой, но это все была ерунда, — главное, я вдруг понял, что БУДУ ЖИТЬ.
Не знаю, сколько мы с этой девкой лежали там на рельсах, помню только, что пассажиры толпились сверху на платформе и показывали пальцами. Но тут я понял, что, как только электричка уедет, пассажиры начнут спрыгивать вниз, и вполне возможно, что нас сдадут в милицию. Схватил я девчонку и утянул под платформу, а там уже вдвоем, на четвереньках, мы с ней ползли еще метров десять, пока электричка вдруг не тронулась. Мы оба сообразили, что добровольцы могут полезть искать нас под платформой, поэтому ползли на дрожащих руках и коленках среди вонючего мусора, выкатились вбок к какой-то канаве и по этой канаве, в довольно уже темных сумерках, доползли до какой-то лавочки.
И вот там, на этой лавочке, девчонка посмотрела на меня именно так, как я думал, — близко-близко, широко открытыми глазищами, прямо мне в глаза. И я понял, что, несмотря на то что она тоже малька обдулась со страху, что она вся выпачкана в подплатформенном дерьме, что еще пару минут назад я ненавидел ее лютой ненавистью, я понял, что это как раз тот момент, которого я так долго ждал, момент откровения…
И тут она вдруг с визгом вцепилась когтями мне в морду.
Блин, вот тебе и Настоящая Любовь.
Короче, опираясь на негнущиеся руки и перебирая дрожащими коленками, я отползал от нее по газону минут пять, а она ползком гналась за мной, пока не уронила подобранную возле лавки пустую бутылку и не упала на траву вообще без сил. Тут, конечно, было самое время подползти и сделать ей то самое искусственное дыхание, но я что-то не решился, а вместо этого дополз до кустов и потом уже, цепляясь за ветки, поднялся на ноги и, шатаясь, пошел по темным улицам подальше от этой психованной.
Может, она просто по жизни предпочитала брюнетов, хрен ее знает.
Работал я когда-то в «Зале правительственных делегаций» Шереметьева.
Работа была, конечно, хороша. Особенно потому, что при советской власти все всегда было запланировано, основная масса шишек летала через Внуково, поэтому о прилете всех нечастых правительственных делегаций нам всегда было известно заранее, как минимум за месяц, а все свободное от этих надоед время можно было проводить с удовольствием.
Но страшное дело там наступало зимой.
В первую же зиму после открытия Шереметьева какой-то не то космонавт, не то управделами ЦК, выйдя на улицу покурить через ВИП-проход, не то споткнулся спьяну, не то поскользнулся на льдинке, но, в общем, упал и сломал ножку. И не успели еще эту Серую Шейку довезти до спецбольницы, как начальство издало приказ: никакого снега и льда на территории, приписанной к депутатскому залу, быть не должно вообще никогда.
А там площадка, выложенная мраморными плитами, метров шесть на сто двадцать. И снег туда заметало всегда. Я не знаю, о чем думали проектировщики, но явно не о бедных парнях со снежными лопатами в руках. То есть стоило пролетающей мимо Московской области тучке сбросить горстку снега где-нибудь под Тарусой или за Егорьевском, как ветерок тут же подхватывал эту горстку и, как жлобский таксист, собирая по дороге попутчиков, тащил ее к нам, чтобы забросить ее на нашу территорию — без промаха, как какой-нибудь Оскар Шмидт.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу