П. Ёлкин - Тридцать пять родинок

И вот, походив в эту кухню для своей тетки, покрутившись среди осоловевших молодых родителей, я понял, что надо делать. Я начал предлагать самым невыспавшимся бегать на молочную кухню за них. Стандартная пайка на одного ребенка обходилась примерно в 90 копеек в день, лишние 10 копеек все равно погоды никому не делали, а я, набрав пятнадцать клиентов, уже через неделю рубил по полтора рубля в день.

Понятно, что сумки таскать приходилось тяжелые, нужно было рано утром мотаться по всему нашему району, но законные полтора рубля в день этого стоили.

Был у меня еще один дополнительный бонус — когда я звонил в дверь, мне почти всегда открывали молодые мамашки. Видимо, они вскакивали с кровати, а после моего ухода отправлялись досыпать, так что обычно они были одеты в небрежно накинутый халатик или просто появлялись в дверях, набросив какой-нибудь платок на ночнушку, все такие заспанные, все такие теплые, что мое молодое мужчинство просто-таки взлетало. Тем более что у меня перед глазами постоянно были неоспоримые доказательства того, что они трахаются — ведь не от святого же духа они родили, и вечерами я сладко вспоминал, как эти женщины выходили мне навстречу, и представлял, как когда-нибудь, когда подрасту, я какой-нибудь женщине принесу молоко и она скажет мне: «Проходи!»

В том, что я буду заниматься этим делом, даже когда подрасту, я не сомневался. Я копил деньги на велосипед, с велосипедом я смогу набрать и тридцать, и сорок клиентов. Да что там сорок. Я готов был забить на школу и постоянно подсчитывал на ходу: шестьдесят клиентов — шесть рублей в день, сто восемьдесят в месяц. Восемьдесят клиентов — восемь рублей в день, двести сорок в месяц! Какая на фиг школа!

Кончилась моя работа примерно через полтора месяца. Мои походы страшно раздражали тех, кто часами толпился возле входа. Когда я выползал из дверей, сгибаясь под тяжестью сумок, им казалось, что я обираю их, уношу то, что могло бы достаться им, если бы люди с рецептами не пришли или опоздали. Короче, кто-то из этих обездоленных нажаловался в поликлинику, и на входе появилось объявление, что больше двух рецептов в одни руки отоваривать нельзя. Я пробовал занимать очередь снова и снова, но тетки из кухни злорадно отправляли меня куда подальше, да и, отстаивая очередь по нескольку раз, я опаздывал в школу — тут уже возмутилась маманя и положила окончательный конец моему бизнесу, мол: «Зачем тебе деньги? Чего тебе не хватает? У тебя все есть!» Как я мог ей объяснить, что мне не хватало именно ощущения не выпрошенных, а заработанных денег.

Ну и, конечно, теплых заспанных женщин, открывающих мне двери в одних ночнушках…

Когда ты школьник, каждый, тем более благопристойный, с точки зрения родителей, повод вырваться куда-нибудь из дому — на вес золота. Для моих одноклассников, измученных надзором со стороны учителей и родителей, три года подряд это был праздник 9 Мая.

В седьмом классе, в самом конце мая, под какую-то годовщину со дня рождения героя войны, имя которого с честью носила наша пионерская дружина, на паре «икарусов» нас свозили в поселок недалеко от станции Монино, откуда родом был тот орел-танкист. Мы в почетном карауле угрюмо постояли возле памятника танкисту во дворе школы, воспитавшей героя, промаршировали под барабаны от школы к дому, в котором родился орел, и там, развернув знамя дружины, дали торжественную клятву всему сбежавшемуся посмотреть на малолетних московских придурков поселку быть такими же, как орел (при этом пара бабулек, еще помнивших безусую, но, несомненно, лихую юность будущего танкиста, испуганно перекрестились: «Свят-свят!»). Потом нас отпустили ненадолго побегать в окрестностях деревни (я так думаю, чтобы приехавшие с нами директор, классные руководители и старшая пионервожатая могли спокойно выпить с дружным коллективом сельской школы). Часа через три, созвав хриплыми гудками все еще остолбенело жмущихся друг к другу пионеров, автобусы отправились обратно в Москву.

Для нас, сугубо городских детей, даже летом выезжавших только в пионерские лагеря, три часа свободы на природе оказались невообразимым открытием чудесного мира. Свобода делать что хочешь и идти куда хочешь, однако, пошатнула некоторые привычные школьные приоритеты.

Многие вещи, важные в мире большого города, такие как навык перебегать дорогу на красный свет или умение втискиваться в переполненный автобус, оказались в деревне бессмысленными. Школьные герои, чьи авторитеты зиждились на умении пробраться в метро без пятачка или украсть рогалик в соседней со школой булочной, чувствовали себя беспомощно перед пасущимся посреди луга быком. (Правда, у кровожадного на вид животного при каждом шаге под брюхом раскачивалось огромное вымя, но городские *censored*ганы никогда не были сильны в зоологии, так что угроза нападения быка для них была абсолютна реальна.)