Виктория Токарева: Перелом (сборник)

— Алеша, съешь хотя бы две ложечки, — попросила Тамара. — Зажми нос и съешь. Как лекарство.

— Мамочка, она скользкая. Она такая противная. Алеша смотрел прямо на мать, и в его чистых глазах была одна правда и страдание за правду.

Тамара моментально сдалась. Перед правдой и страданием у нее не было аргументов. К тому же время шло, пора было отправляться в школу. Тамара не могла допустить, чтобы ребенок уходил голодным.

— Сделать тебе бутербродики?

— Только без брынзы, — попросил Алеша.

Тамара торопливо сооружала бутерброды. Мать смотрела фанатично пылающим взором попранной веры в овес. С такими лицами шли на костер за веру, и с такими же лицами на костер отправляли.

Тамара подвинула тарелку с бутербродами, рядом положила малосольный огурчик. Алеша любил острое. Творог и морковь тоже не имели авторитета, как и сама бабка.

— Еще рюмку поставь, — подсказала мать.

— Зачем? — не понял Алеша.

— Бабушка шутит.

Тамара не сердилась на мать. Она была виновата перед ней. И перед Алешей. Она пожелала быть счастлива без них. И вне их. А они?

На работе тоже все шло по-прежнему. Что могло измениться за два дня…

Тамара села в своем кабинете и стала ждать звонка. Они договорились: Юра позвонит на работу. Телефон молчал, и это было странно. Просто непостижимо. Она уже час на работе, и никаких сигналов. Если бы она была на Юрином месте, то позвонила бы уже раз шесть. Может быть, в этом и состоит разница между мужчиной и женщиной.

Раздался звонок. Но звонил внутренний телефон. Тамара сняла трубку. Это был Влад.

— Вы не согласились бы ко мне зайти? — попросила Тамара. — Я не могу отлучиться от телефона.

Влад задумался: с одной стороны, имело место нарушение субординации. Начни ходить по подчиненным, потом загоняют. С другой стороны, он был хоть и советский, но все же мужчина. А Тамара хоть и подчиненная, но все же женщина.

Влад пришел к Тамаре, удобно уселся в кресло, обтянутое дерматином.

Влад был грузный, лысоватый, с сонными глазами и тяжелым носом. Спящий мул. Провинившийся ангел романтичнее, чем спящий мул. Тамара вдруг подумала: а ведь и его кто-то обнимает, целует сонные глаза. И тогда он вдруг просыпается, глаза раскрывает до конца и становится красив…

— Что ты смотришь? — спросил Влад.

Тамара испугалась, что он догадается о ее мыслях, и торопливо протянула копию приговора суда.

Влад внимательно прочитал, потом поднял глаза.

— А о чем здесь можно писать? Что здесь интересно для читателя?

— Человек никому не был нужен и озверел, — сформулировала Тамара.

— Значит, надо было сделаться нужным, — возразил Влад. — Не нужно то, что ничего не стоит. Ничтожество.

— А может быть, его загнали в такое состояние…

— Что может загнать человека в состояние ничтожества?

— Любовь.

Солдат любил девочку со своей улицы, обнимал ее восьмеркины округлости, родил с ней ребенка, не хотел ничего другого. Она была его частью, он силой втаскивал ее в свою жизнь. А она выдиралась. Он хотел ее убить. Не вышло. Ситуация Кармен, с той разницей, что у Хозе вышло. Почему Хозе можно, а солдату нельзя. Почему Хозе — цельная личность, а Петько Довгань — ничтожество?

— Проспер Мериме об этом писал, и читателям было интересно, — напомнила Тамара.

— Проспер Мериме не был завотделом газеты. Он был просто Мериме. А у меня есть ролевая функция.

— Что? — не поняла Тамара.

— То. Мы должны воспитывать читателя на положительном примере. На героических поступках. Чтобы человек прочитал и подумал: «И я так могу». Надо возвышать человека в его собственных глазах. А после этой истории хочется пойти и повеситься. Ради чего мы будем копаться в этом мусоре?

— Ради солдата. Может быть, удастся сократить срок. Даже один год и то имеет значение. Не одиннадцать, а десять.

— Он где работал? — спросил Влад.

— Какая разница…

— Ну все же.

— В хлеву.

Влад промолчал.

— Я знаю, о чем ты молчишь, — сказала Тамара. — Ты считаешь, что он поменял один хлев на другой и общество не заметит его отсутствия.

— Совершенно не заметит, — подтвердил Влад.

— Но ведь общество — это не абстрактное понятие. Общество — это я, ты, он. Да, и он тоже. Он не в колбе жил. И общество должно ему помочь. В этом его гуманность.

— А может быть, гуманность в том, чтобы не помогать.

— Это твоя ролевая функция? А сам ты как считаешь?

— Я считаю: жизнь груба. Надо помогать людям выжить. Зажигать лампочку надежды. А не окунать лишний раз в мусорный бак.