Евгения Берлина - Чужой Бог

У мальчика было острое ощущение греховности жизни — такие люди рождаются с жаждой духовной гармонии, часто неосознанной. Когда его мать — портниха в лучшем ателье нашего небольшого городка, крикливая, очень полная женщина — упрекала его за что-нибудь, обязательно добавляя плаксивым голосом: «От заказчиц стыдобина», — он думал о том, что они с матерью давно живут как чужие, и удивление от этого открытия он ощущал как страдание.

А ругать его (как казалось и ему) было за что: он терял деньги, когда его посылали в магазин, надолго уходил из дома, и его худенькую фигурку можно было видеть на окраинных улицах, у озера — он избегал главной улицы, по которой прогуливались вечерами нарядные девушки, раскрашенные дешёвой косметикой. Однажды он даже украл лодку, чтобы покататься.

Его мать Алевтина Степановна купила квартиру в первом кооперативном доме, построенном в нашем городе пять лет назад, устраивала шумные вечеринки, на которые охотно ходили многие: здесь угощали, рассказывали пошловатые анекдоты, сплетничали, всё было щедро, крикливо, на всём лежал оттенок увядающей женственности и бесстыдства.

Компанию Алевтины Степановны объединяла больше всего гордость за свою по-настоящему, как все мы были уверены, городскую, «светскую» жизнь, противоположную почти деревенскому быту нашего тихого городка, где большинство жителей сажают огороды вдоль речки, держат кур, кроликов и коз.

Когда в этом чудном, выдуманном мире, с заветной стопкой журналов мод «Бурда», изощрённостью ограниченной фантазии: платьями с крикливыми вырезами, платьями-книжками, жёсткими самодельными шляпками, появился ещё один мужчина — Константин Львович, он был принят с некоторым вызовом. Все ждали его восхищения «оазисом в пустыне» и не ошиблись.

Он был преуспевающим юристом в областном центре, но по какому-то делу повёл нечестную игру, говорили даже о подложных документах, но доказать ничего не удалось, и его оставили на прежней должности. Тем не менее он решил уехать и выбрал наш город как «тихую заводь» — произносил эти слова мягко и чуть шепеляво, как бы заново изношенную фразу.

Одинокий немолодой красавец с большими чёрными глазами, уже несколько выцветшими, он обладал беспощадной душой.

Его отец был расстрелян немцами, мать бежала из Балты, спасая сына, жили они бедно, трудно, но в его изящной фигуре, манере говорить, остром взгляде быстрых глаз не было и тени приниженности.

Константин Львович считал, что имеет право быть судьёй человечества, потому что он много страдал. И это отвоёванное у своей души право на жестокость, презрение к людям, ироничность он отчего-то считал интеллигентностью.

Он сумел понравиться Алевтине Степановне и стал часто оставаться в их доме ночевать. Было маловероятно, что он влюбился в её расплывшееся тело, маленькие серые глаза, в её жадную душу, исключался и материальный расчёт (по приезде в наш городе Константин Львович купил хороший дом, удобно обставил его). Наши городские сплетницы что только ни выдумывали.

Но причина его выбора было в том, что для него, провинциального юриста, человека тщеславного, Алевтина Степановна была «дамой из хорошего общества». Её надушённый дорогими духами мирок с вычурными нарядами и сплетнями «из первых уст» и был для него тем хорошим, достойным обществом, к которому он хотел принадлежать.

Сама Алевтина Степановна здесь играла роль второстепенную. Правда, было одно затруднение, заставляющее медлить с окончательным решением. Константину Львовичу не нравился её сын Миша, его застенчивость и скрытность раздражали и отчего-то наводили Константина Львовича на мысль, что через несколько лет мальчик станет порочен.

«Он разорит меня, — прежде всего, думал Константин Львович. — Он будет совершать дикие поступки, распутничать, а потом исповедоваться мне, раскаиваться». Заметно было пристрастие Миши к самоанализу.

В компании своей матери и её подруг мальчик обычно бывал со взрослыми до позднего вечера. И показная открытость взрослых, их пьяные слезы, болтливость, заставляли мальчика думать о мучительной потребности исповеди, жизни без лжи. Сам он в тринадцать лет так стремился к этому, что охотно приписывал свои мысли и чувства другим людям, не замечая, что его мысли нелепы в обществе, где потеря чести не была никогда позором, а ложь стала забавой.

С тех пор как Константин Львович стал жить в их доме, Алевтина Степановна начала сторониться сына. Когда мальчик подходил к ней, у неё был недоверчивый и испуганный взгляд, будто она заранее знала, что в словах его будет много плохого.