Дэвид Митчелл - Литературный призрак

Эволюция и история — бильярд элементарных частиц-волн.

Лайам входит и сразу достает бутылку молока из холодильника.

— А может, они решили оставить тебя в покое, ма?

— Может, Лайам.

— Нет, правда. Если б они хотели тебя забрать, они бы уже наверняка были здесь.

— Пожалуй.

— А если так, ты ведь можешь работать в Корке, на факультете? Правда, пап?

— Так-то оно так. Ректор на коленях благодарил бы маму, — говорит Джон как можно мягче. — Но…

— Ну вот, мам, значит, решено.

Ах, Лайам, Лайам. Больше всего Бог злится, когда цыплят начинают считать раньше осени…

Транссибирский экспресс мчался по Северному Китаю, углубляясь в лес, в уютные сумерки. Я по-прежнему играла с матричной механикой, но пока без всякого результата. Я билась над проблемой от самого Шанхая и, похоже, топталась на месте.

— Не возражаете, если я составлю вам компанию?

Вагон-ресторан пуст, все места свободны. Вряд ли мы знакомы с этой молодой женщиной.

— Меня зовут Шерри, — представляется она с австралийским акцентом и ждет моего ответа.

— Очень приятно. Садитесь. Отодвину только свои бумажки…

— Это у вас, значит, математика?

Странно, что столь молодая женщина, как она, хочет общаться с такой немолодой, как я. Ну и что, мы обе вдали от родных краев, от родного языка, не спеши с подозрениями, Мо.

— Да, я учительница математики. Какая у вас толстая книга!

— «Война и мир».

— Да, этого хватает. Особенно первого.

Полуголый китайский карапуз бежит вдоль вагона и гудит, подражая то ли лошади, то ли вертолету.

— Простите, я не расслышала вашего имени.

Вспышка подозрительности. Мо, брось. Она всего лишь непосредственна, как ребенок.

— Меня зовут Мо. Мо Смит.

Мы пожимаем друг другу руки.

— Шерри Коннолли. Вы до конца, до Москвы, или сойдете по дороге?

— Прямиком до Москвы, а дальше — Петербург, Хельсинки, Лондон, Ирландия. А у вас какие планы?

— Я хочу побыть в Монголии.

— Долго?

— Пока снова не потянет в путь.

— Рады, что покинули Пекин?

— Рада, что покинула свое купе! Там двое пьяных австралийцев соревнуются в сквернословии. У меня такое впечатление, будто я не уезжала из дома. Мужчины бывают невыносимы.

— Хотите поменять купе? Наша проводница уступчивая. Подкуплю бабушку бутылкой китайского виски.

— Нет, спасибо. У меня пятеро братьев, мы росли вместе, так что с парочкой шведов справлюсь. К тому же до Улан-Батора осталось всего тридцать шесть часов. К тому же на нижней полке едет здоровенный симпатичный датчанин… А вы, Мо, тоже путешествуете одна?

— Я? Совсем одна.

Шерри сочувственно посмотрела на меня.

— О нет, слава богу, не в этом смысле! Вообще у меня есть и муж, и почти взрослый сын, но они дома.

— Наверно, скучают без вас. А вы — без них.

Бесспорное заключение.

— Да, вы правы.

— Послушайте, у меня есть банка китайского растворимого чая с лимоном. Выпьем по чашечке? Настоящий Маккой.

Приятно снова разговаривать на родном языке.

— С удовольствием.

Мы болтали до самой монгольской границы, где у поезда поменяли колеса: старая советская колея имеет другую ширину. Я ощутила всю степень своего одиночества.

Не знаю, может, подействовал чай Шерри, но только, когда я бросила взгляд в черную тетрадь, я сразу увидела ответ, который так долго искала: константа Требевича выводит из тупика. Мо, ты идиотка. Мне казалось, я сидела не так уж долго, пока не заметила, что в вагоне-ресторане заступила утренняя смена.

Острова, города, леса, все осталось позади. Заря занималась над бескрайними равнинами Центральной Азии. Я — истерзанная сомнениями, уставшая, немолодая женщина-физик с неопределенным будущим, но я наконец вступила в область, где до меня не бывал еще никто. Я поплелась к себе в купе и проспала целый день.

Житейская мудрость приписывает доктору Франкенштейну грех гордыни.

Я не думаю, что он возомнил себя богом. Просто он был ученым до мозга костей.

Разве могут ядерная физика, генная инженерия, квантовое распознавание быть добрыми или злыми? О технологии можно сказать только одно: работает она или не работает. А для чего работает — это уже совсем другой вопрос.

Доктор Франкенштейн сбежал, бросил свое создание, и в этом его вина. Его детище оказалось во власти людей, которые поступили так, как всегда поступают невежды: улюлюкают и закидывают каменьями. А если бы добрый доктор обеспечил свое творение средствами самозащиты, механизмами адаптации и выживания, то, возможно, удалось бы спасти множество средневековых жизней, и трансплантология возникла бы на пару веков раньше.