Михаил Белозеров - Река на север

Всю ночь он берег эту фразу, и это многого ему стоило — тяжелой головы от бессонной ночи. В окно, как невольный свидетель, заглядывала ветка тополя.

— Почему? — Она быстро села, потянув на себя простыню и сложив руки на груди.

Ее искренность — не от многоопытности, не от искушенности, он не знал, как назвать, может быть, от молодости, в которой он пытался найти слабость, чтобы утвердиться в себе еще крепче. Он чувствовал, что она не дает ему такого шанса, учась буквально на лету. Стоило сделать шаг, и их взаимоотношения еще раз перелились бы в физическую близость. Он уже привык ходить пустым и чувствовал, что надо как-то защититься от хаоса. Может быть, он просто еще не сжился с новыми мыслями и ощущениями?

— Послушай... — сказала она, и в ее голосе шевельнулись жужжащие нотки, напоминая ему, при каких обстоятельствах он впервые услышал их, — я, кажется, что-то не так сделала...

Он отмахнулся от завиральной мысли, как от мухи.

— Я иду в полицию... — объяснил он ее.

Незаметно для себя он включил ее в свои сны и боялся, что она заставит его передумать.

— Ты не понял, — вдруг произнесла она. Она глядела на него словно на приговоренного к смерти, и в ее взгляде он прочел тревогу. — Я хочу тебе предупредить...

Его всегда удивляла ее сдержанность. Но теперь она показалась ему удивленной без меры, словно лицо в толпе, выхваченное взглядом, которое поразило тебя, и ты его носишь в себе, так и сяк пристраиваешь в свои романы, пока и для него не находится подходящего места. Получаешь удовольствие от хорошей работы.

— Мне будет легче, если ты подождешь меня здесь, — сказал он бодро.

Он не хотел задерживаться ни на минуту. Он боялся, что ему не хватит решимости уйти.

Она удивленно подняла брови, замолчала, словно собираясь с духом, а потом произнесла:

— Я не это хотела тебе сказать... погоди... — словно собираясь с духом, и он подумал, что сам подталкивает ее к этому.

Еще одна ночь, в течение которой он узнал: "Раньше я была такого мнения о себе..." Он почувствовал в темноте, как она мечтательно пошевелила губами и раздула свои маленькие хищные ноздри. "Потом я поняла, что на красоте далеко не уедешь..." Но зато она познакомилась с местным бомондом. "Теперь я на перепутье..." — Она прислушалась к собственному голосу, как к далекому эху. "Всю жизнь боялась выйти замуж от скуки и все-таки вышла..." Чего она умела, так это не договаривать. Он даже не обиделся. Обиды в тебе и так слишком много в сорок лет. Так много, что однажды ты перестаешь обращать на нее внимание. Ты просто спишь с женщиной, ходишь по городу, думаешь, что любишь или мечтаешь об этом, но по сути тебе уже все равно, потому что будущее для тебя потеряло смысл, все потеряло смысл, и ты ни на что не надеешься, просто живешь, строя жизнь на предположениях, воображая, что это и есть цель. Потом он подумал, что все же лукавит перед самим собой, потому из всех целей у него осталась одна работа и, может быть, еще сын.

— Кажется, я его нашел... — сказал он мимоходом и оторвал пуговицу.

Он не хотел рассказывать ей о Полковнике и уж тем более о господине-без цилиндра.

— Давай, я пришью... — попросила она.

Она поднялась, не сводя с него тревожных темно-синих глаз, сумрак комнаты придавал им волнующую глубину, словно яркое лето за окном было тайной причиной их раздора, пошарила рукой по шторе, чтобы найти иголку. На мгновение в комнату брызнул свет, и она отдернула шторы:

— Ты меня бросаешь?

Теперь ее глаза потеряли теплоту, стали льдисто-холодными, и ноздри обиженно затрепетали. За эти несколько дней он привык смотреть на них сверху вниз — слишком часто они ложились в постель и слишком часто он видел их склоненными над своим лицом, и теперь был приятно удивлен ее чувственностью.

Он покачал головой, чтобы успокоить ее:

— Мы еще встретимся...

Он хотел сказать, что она сама должна выбрать. Он давал ей шанс остаться той, кем она предстала перед ним, — точеной красавицей с выписанными ноздрями, так изящно гармонирующими с голодными впадинами под венгерскими скулами. Но он обманывал сам себя.

Она повернула голову, словно ослышавшись. Смотрела на него с любопытством, словно пытаясь что-то понять. Лицо ее изменилось и стало непривычно двусмысленным, словно припоминало забытый сон или ускользающую мысль. Глаза сощурились, и она покачала головой:

— Почему ты такой? Такой жестокий? — И сама же ответила: — Потому что я тебе ничего не говорю?

— Я не об этом...