Михаил Белозеров - Река на север

Если бы это сделал он, у нее было бы оправдание собственной ярости.

— Ерунда! — произнесла она для самой себя.

Он закрыл глаза и посидел, покачиваясь в такт мелким ударам волн о борта.

— Ерунда... — согласился без энтузиазма.

Они словно сговорились. Она радостно засмеялась. Он боялся, что она начнет о сыне, и тогда у него не будет сил здраво рассуждать, тогда это действительно будет конец. "Я ее просто ревную, — понял он вдруг, — просто ревную!.." Он почувствовал в себе что-то новое или давно забытое, даже чуть-чуть приятное, словно обнаружил в кармане давно забытую вещицу.

— Какой же ты, какой же ты... — воскликнула она. — Свежеиспеченный, как булочка...

У нее был талант к сравнениям, и она явно била на чувственность.

Он поднялся. Баржа от носа мелко расплескивала воду. Мальчишки на сваях удили рыбу. Господин-без цилиндра напяливал на нищенку свой картуз. Дома со слепыми глазницами окон казались вымершими, и он вспомнил, что в этом районе регулярно проводятся облавы, потому что с этих мест начинались окраины и оппозиционеры где-то здесь устраивали свои базы.

"Я просто осторожный", — словно в оправдание, подумал он и ушел.

За соседним столиком утихомиривали пьяницу.

— Все! Все они!.. — кричал, вырываясь, человек.

Иванов спустился вниз. Двое полицейских стояли на пристани и разговаривали с вахтенным матросом.

— Сегодня в семь "Боруссия" из Дортмунда... и "Динамо" из Москвы... — услышал Иванов, проходя мимо.

Полицейские зачарованно слушали. Чувствовалось, что им не хотелось подниматься на борт.

— ...счастливчик, — говорил один из них, — а нам только ночью сменяться.

Выцветшая форма сидела на них мешком. Ботинки из свиной кожи превращали дежурство в пытку.

— У нас поступила команда восемь.

— Что это такое? — спросил вахтенный. Иванов прислушался.

— Усиленное патрулирование с досмотром багажа и личным обыском...

— Ну, тогда начнется произвол, — вздохнул вахтенный.

— Тебе нечего опасаться, — сказал один из полицейских, — скажешь, что знаком со мной. — И многозначительно подмигнул.

— Понял, — сказал вахтенный, — спасибо...

Двое в выцветшей форме незло рассмеялись.

Публика с нижней палубы перебиралась наверх, где становилось не так жарко, и в баре стало просторнее. Несколько человек в широких брюках и светлых рубашках, подстриженных в городских салонах, — "произвольные труженики" — вид как у официантов, и пара сомнительных личностей с угрюмыми, серыми лицами — "синяки", узнавали друг друга по знаку правой руки, — те и другие пьющие джин из стаканов.

— ...от запаха я блюю.

— Как я тебя понимаю, саму жаба давит...

Кто-то бил себя в грудь. Кто-то расчувствовался и проникновенно плакал:

— Мне это противоречит! Понимаешь!

— Я и после пяти стаканов как стеклышко...

В углу с женщиной сидел знакомый художник. Иванов кивнул. У женщины была потрясающая фигура и абсолютно глупое выражение лица, на котором написано было ожидание поклонения. "Она этим и берет", — мельком решил он.

— А я и говорю, не носить же мне вечно с собой презики!

— Ну да, ну да... — художник конфузливо соглашался.

— Нет, ты меня не понял! — бросила она ему и улыбнулась Иванову.

Не хватило денег, и он, загораживаясь плечом так, чтобы не было заметно, сунул пакетик с травой.

— Момент, — произнес бармен, ловко и без удивления накрывая пакетик ладонью.

Они сразу поняли друг друга. Сходил куда-то и, вернувшись, отсчитал сдачу:

— Приходите еще, будем рады.

У бармена был седой жесткий чубчик, разбитые кулаки и скупые, отточенные движения боксера. Веко на правом глазу у него было полуопущенным, и от этого он чуть приподнимал голову, когда смотрел на собеседника. Глаз казался безжизненным и тусклым.

— Хорошо, — сказал Иванов и подумал, что отставной боксер сейчас передаст его тем, с мятыми лицами, или тем, в светлых рубашках с монограммами на воротничках и новомодных брюках "от-Диора"; но следом на палубу никто не вышел. Художник же явно прогуливал очередной гонорар.

Пьяного за соседним столом волокли под руки. Женщины окружили полицейских и яростно спорили с ними.

— Все вы! — кричал пьяный и, поводя плечами, ворочал полицейскими, как мешками с мукой.

Один из них ударил его коленом в пах, со второго за борт полетела фуражка. Женщины закричали, норовя ткнуть зонтиком в глаза. Мелькнули: бутылка, руки, перекошенные губы и зонтик с веером спиц. Чья-то скула окрасилась в лиловый цвет. Силы оказались неравными. Отступили, дыша тяжело и загнанно, пытаясь вызвать подмогу. "Стыдно!" — кричали с кормы.