Михаил Белозеров - Река на север

— Купите бутылку, выпьете в одиночестве, — отлипая от него, посоветовал Иванов.

Через пять минут он уже не чувствовал запаха редактора, но тяготился его удрученностью.

— Что я, шикер? [32] Пьяница (идиш). Не помогает, вы же меня знаете. В былые времена моей дневной нормой была трехлитровая бутыль водки. Прыгает давление, и в глазах двоится. А так... — он покрутил головой и присвистнул зубами, — хоть убей, не берет, зараза.

Потом он бросил пить и за три месяца вылечил свою язву, принимая стиральный порошок.

— Остается поменять работу, — посоветовал неосторожно Иванов.

Редактор умел глядеть набычившись.

— Вы меня очень обяжете, если не будете звонить в редакцию. — Он задвигал шеей в потертом воротничке. Потом смягчился: — Кажется, за мной следят...

Когда они познакомились, редактор носил нежную фамилию Пионов и выглядел фасонистее. Но потом, поменяв первую и две последние буквы фамилии, стал Сионием, но по-прежнему предпочитал, чтобы его называли просто господином Редактором, и очень этим гордился. Слабый, безвольный подбородок маскировал бородой, но ширинку меж нескладных ног застегивал один раз из десяти. Теперь несколько поблек: фенная укладка сменилась вихрами, брюки были отрепаны по низу, а рубашки хранили след множества стирок. Впрочем, это его нисколько не занимало.

— Хватай мешки — вокзал пошел! — крикнул редактор. — Через неделю здесь же в два! Вы же меня знаете! — И смешно подпрыгивая и перебирая ногами — весь в своей брутальности, делая при этом медвежье движение правым боком, там, где у него висела сумка с фельетоном, бросился в метро. Толстяк — целое произведение желудка и безудержного аппетита. Его никто не заставлял играть в независимую оппозицию. Прятаться, выпускать нелегальные номера. Единственное было ясно, что кто-то давал газете деньги и придерживал борзого до поры до времени.

Иванов облегченно вдохнул воздух метро и схватил Изюминку-Ю за руку, она улыбнулась, и они побежали с глаз долой с этого места, где с минуты на минуту мог появиться прилипчивый господин-без цилиндра, где толпа походила на водоворот, где надо было двигаться, а не думать, и где господин главный редактор от оппозиции оставил свой след в виде стойкого прогорклого запаха. Завернув в какой-то темный угол, за спиной толпы, вынырнувшей из подземки, он поцеловал ее. Она была почти перепугана, перепугана его натиском. Ему просто захотелось ощутить ее молодое тело. Под платьем оно было удивительно возбуждающим.

— Бегу...

Мелко, почти по-старушечьи переставляя ноги, черный, с загоревшим лицом — по направлению к ларьку.

— ...за бутылкой... — уточнил радостно и беспечно, — выпил, понимаешь, вчера и потерял сознание, хорошо соседи и жена отходили. Хочу узнать, что мне продали...

Поднимаясь к себе — лифт как всегда не работал, заметил в приоткрытой двери призывные движения пальцев. В темноте проема белело старушечье лицо Веры Даниловны — той, которая все еще, перед тем как появиться на людях, не забывала вставлять челюсть. В девяти из десятка случаев его успевали запрячь прежде, чем он ретировался. Прошлый раз в соседнем подъезде он выносил гроб с покойницей.

— Меня? — спросил на всякий случай, оглядываясь, словно манили кого-то другого, и, нехотя вступив в темный коридор с паутинным зеркалом, в котором отразился силуэт его напряженно крадущейся фигуры, последовал за таинственно манящей рукой и был препровожден на кухню, где пахло прокисшими арбузными корками и клериканским борщом — уж в этом-то, кажется, никто не искал преимущества. Рот наполнился вязкой слюной — в холодильнике Изюминки-Ю они обнаружили замороженный кусок мяса, банку горчицы и два килограмма абрикосов. Мясом, конечно, они так и не занялись.

— У меня, родимый, всего пятьдесят копеек, — произнесла, придерживаясь тактики всех старушек наивно полагаться на альтруизм любого прохожего, и показала на кран, из которого капала вода, оставляя рыжий след на эмали.

Она явно его с кем-то путала. Не с водопроводчиком ли? Впрочем, с него станется. Не уточняя, произнес, придавая голосу долготерпение:

— Ничего, я и так сделаю...

Она все так же равнодушно проследила, как он, покорившись судьбе, тем же коридором вышел за разводным ключом и прокладками.

Пыльная, грязная лестничная площадка, двенадцать степеней в одном пролете, еще столько же в другом, посредине — куча мусора, вываленная из ведра, над арбузными корками — что поделаешь, сезон овощей и фруктов — оживленно жужжали мухи.