Мария Донченко - Оранжевый туман

Но тогда, в детстве, мёртвый завод поразил его размерами и показался похожим на неведомое огромное и сильное, вроде динозавра, но почему-то доброе животное, подло подстреленное из-за угла и окаменевшее без движения.

Ему вдруг стало страшно идти дальше, но он не подал вида, чтобы не опозориться перед товарищами, и полез с ними внутрь бетонного монстра.

Из всех заводских зданий ребят больше всего интересовала, конечно, гостиница — она была выше всех остальных корпусов, и с её крыши открывался вид на город.

К тому времени в здании гостиницы не оставалось ни одного целого стекла, и самый сильный страх, который приходилось преодолевать маленькому Виталику — страх даже не высоты, а пустых окон.

Когда они спускались вниз, уже темнело, и за неосвещёнными окнами мёртвых бетонных корпусов таился неподотчётный детский страх.

Ночью ему приснился город без стёкол.

Он был один, люди и машины кругом были чужие и странные, а в окнах не было ни одного стекла, Виталик искал свой дом и не мог его найти в лабиринтах улиц… Он готов был впасть в панику, когда из подъезда без стёкол появилась его мать.

— Просыпайся, опоздаешь в школу, — сказала она близко-близко над ухом.

Виталик открыл глаза и понял, что находится в своей квартире, в своей кровати, и нет никакого города без стёкол, а мать будит его к первому уроку, и пора вставать…

В тот же вечер он, никому не сказав ни слова, в одиночку отправился на территорию стройки. Он твёрдо решил побороть свой страх.

Сжимая в руке карманный фонарик, мальчик поднялся на последний этаж гостиницы. Было уже почти совсем темно, но с высоты ещё можно было видеть алую полосу заката в проёме между домами. Темнота сгущалась очень быстро, ярко горели огни на железной дороге, и вначале горело много окон в жилых домах, потом они гасли, одно за другим, и, присев на кирпичи у пустой рамы, Виталик пытался отгадать, какое из окошек погаснет раньше. Его начинало клонить в сон, но заснуть он не мог, наверху было холодно, он никогда не думал, что сентябрьские ночи такие холодные, и кутался в ветровку, которую, к счастью, догадался взять — днём он ещё гулял в одной рубашке. У него обострился слух, и он не мог сказать даже, чего боится больше — окружающих звуков или наступавшей временами тишины. Ветер задувал в пустые окна, ветер гремел оторванными листами кровельного железа, а ещё Виталику постоянно чудились какие-то шорохи. Звуки внизу были понятнее и ближе — шум машин, поездов, и даже пронзительный крик ночной птицы. Глядя вниз, Виталик ждал появления огоньков очередного поезда — за ним можно было следить и отвлечься от реальных или кажущихся звуков последнего этажа здания без стёкол.

Мальчик начал засыпать, и ему начало то ли казаться, то ли сниться, что двадцатиэтажная громада гостиницы медленно рушится вниз… Он встряхнулся, схватился руками за кирпичи, убедился, что никуда не падает, что окружающие здания на месте. Внизу как раз шёл очередной поезд, длинный, грузовой, и, следя за огоньками ползущего локомотива, Виталик наконец уснул, и больше ему ничего не снилось.

Когда он проснулся, было уже совсем светло, он встал и пошёл домой.

Лариса Викторовна выбежала на порог квартиры, едва он коснулся кнопки звонка, и все заготовленные слова вылетели у неё из головы, она прижала сына к себе и разрыдалась.

Все слова были потом.

Потом Виталику пришлось выслушать нотацию и от участкового, которому за всю ночь Лариса Викторовна не дала сомкнуть глаз.

Но что это значило в одиннадцать лет по сравнению с тем, что он преодолел себя и больше не боялся ни темноты, ни развалин, ни даже города без стёкол.

Давно это было. Двенадцать лет назад. Ещё до того даже, как Виталик начал курить, пить пиво, слушать неполиткорректную музыку и интересоваться политикой. С тех пор он, как и все местные мальчишки, не единожды облазил развалины завода вдоль и поперёк.

И вот битое стекло хрустело под ботинками взрослого Виталика Нецветова, который в одиночку изучал стройку, выясняя, изменилось ли что-нибудь за полтора года его отсутствия и можно ли использовать это место в каких-нибудь полезных целях.

Пройдя через дыру в заборе, он поднялся по лестнице, из щелей между ступенями которой буйно вилась растительность, на асфальтированное крыльцо, через знакомый дверной проём вошёл на первый этаж и двинулся дальше, переступая через разбитые бутылки, использованные шприцы и презервативы.

Чем выше, тем меньше становилось этих следов жизнедеятельности обитателей разрушенных зданий.