Мария Донченко - Оранжевый туман

Он уже знал в лицо мать Максима Васильченко, издёрганную седеющую женщину, которой ни за что не дал бы всего сорок пять лет. Хотя и Лариса Викторовна, чего скрывать, заметно постарела за этот год.

Когда Виталика проводили в наручниках по судебным коридорам, он видел глаза чужих жён и матерей, глаза, наполненные какой-то бескрайней и безнадёжной тоской, не из двадцать первого века даже, а из тех седых каторжных времён, когда кандальный звон перекликался с колокольным, и былинными женскими слезами звенел кованый металл по диким степям Забайкалья…

Неумолимо приближался день, когда присяжным будут поставлены вопросы, они удалятся в совещательную комнату, и выйдут оттуда через несколько часов, определив на годы судьбу Виталика Нецветова.

В ночь накануне заседания, несмотря на усталость от многодневного процесса, Виталику не спалось. Он писал письма.

«Мама, если ты помнишь, я когда-то спрашивал, почему ты не уходишь из школы», — писал он, вспоминая Максима Васильченко, — «В тюрьме я встретил человека, благодаря которому мне удалось это понять. Спасибо тебе за всё, и, знаешь, мне сейчас кажется, что ты действительно научила меня жизни и дала мне то, чего этому человеку не хватило…»

Он почувствовал в себе необходимость написать Любе. Написать ей именно сегодня, до того, как всё будет кончено. Было уже далеко за полночь, а на бумагу ложились какие-то банальные и, наверное, фальшивые слова, Виталик искал и не мог найти тех нужных слов, которые он хотел сказать Любе в ночь перед тем, как всё будет кончено. Он мусолил ручку и вспоминал всю свою жизнь с момента прихода в оппозицию и до ареста, искал слова, казалось, находил, но вновь отбрасывал…

«Жизнь — не избирательный бюллетень, и никто никогда не сможет убрать из твоей жизни графу „против всех“, конечно, пока ты сама этого не захочешь…»

«Жизнь — не избирательный бюллетень…»

Это были именно те слова, которые он пытался найти всю ночь и наконец нашёл.

Теперь он мог бы ещё долго развивать эту мысль, и пасты в ручке ещё было много, но кончался исписанный тетрадный лист, и ночь тоже заканчивалась.

Удачи. Целую. Число. Подпись.

У Виталика оставалось ещё почти полчаса до пяти утра, когда его, как обычно, вызовут на суд, он хотел вздремнуть, чтобы отделить вчерашний день от сегодняшнего, но ему так и не удалось сомкнуть глаз.

И снова было утро, и был автозак, и был Мосгорсуд, и были лица.

На скамье одиноко сидела Люба, словно сторонясь остальных родственников. Мать впервые не пришла на заседание суда — на то, где будет оглашаться вердикт. Виталик, конечно, понимал, как нелегко ей будет сегодня, но думал, что она всё же придёт поддержать… Что ж, нет так нет. Если ей так легче…

И настал момент, когда судья зачитала вопросы к присяжным, и они ушли в совещательную комнату.

Они совещались долго, не один час, и страшная усталость накатывалась волнами на Виталика, сидевшего в клетке в томительном ожидании. Веки наливались тяжёлым свинцом и закрывались сами, помимо его воли. И то ли наяву, то ли во сне горело оранжевое пламя, корёжился в огне зелёный картон, и казалось, огонь вот-вот обожжёт пальцы… А потом он вдруг увидел Измайловский парк, его гравиевые дорожки, и почему-то осенние листья, хотя за окном здания суда стоял март, и весна в седьмом году пришла рано. Но в его видении была осень, и по дорожкам парка шла Люба в светло-коричневом плаще, она улыбалась, и листья ложились ей под ноги… Хотя краешком сознания он понимал, что Люба должна быть здесь, в коридоре суда…

— Она идёт по самой середине осени. Всё будет хорошо, — сказал Виталик вслух и проснулся. Сон как рукой сняло.

Васильченко посмотрел на него, как на идиота.

Дверь совещательной комнаты распахнулась, отрезая пройденный этап жизни, и старшина присяжных заседателей поднялся на трибуну.

Он зачитывал решение коллегии, а сознание Виталика находилось в каком-то тумане, как будто он не понимал до конца, что это имеет прямое отношение к нему…

— Алексеев Борис Кириллович…

Виновен — восемь, невиновен — четыре…

Снисхождения не заслуживает…

— Васильченко Максим Александрович…

Виновен — семь, невиновен — пять…

Снисхождения не заслуживает…

— Журавлёв Николай Евгеньевич…

Виновен — восемь, невиновен — четыре…

Снисхождения не заслуживает…

Виталик смотрел, как его подельники, один за другим, опускали глаза в пол, как гасли огоньки надежды.

— Нецветов Виталий Георгиевич…