Бульк, чавк.
– Просто прекрасно, Руфь. Хм-м.
– Да-а, действительно. Дзинъ.
– О, ч-черт.
– Быстрее, подними стакан. Соли на пятно. Засыпь его полностью. Еще.
– Да не вина еще, алкаш. Соли!
Это был мой шанс. Я потащил Американскую Женщину через порог и под стол. Кружевная скатерть спускалась до пола – вычурная обстановочка борделя. Стол раздвинули, и ноги элегантно распределились по периметру нашей безопасности.
Я крикнул в сторону плинтуса, откуда немедленно выглянула голова Бисмарка.
– Я буду жертвенным бараном? – спросил он.
Диалог наверху продолжался.
– Фамильные ценности собирают грязь. Они затем и нужны.
– Они совсем не за этим нужны.
– Более безопасного ужина у тебя в жизни не случится, – ответил я.
Бисмарк промчался по полу и влетел прямо в панцирь бирюка. И отскочил – рефлексы Блаттеллы.
– Бисмарк, познакомься. Это Американская Женщина. – Бисмарк содрогнулся.
В отверстие выглянул Суфур. И тут же был катапультирован Барбароссой, который лез следом. Граждане безостановочно прибывали. Пришли все, кого я звал, даже личинки из пылесоса. Американская Женщина не могла уделить внимание сразу всем, так что Барбаросса, ворча и кряхтя, разломил ее пополам вдоль трещины от Айриного пальца. Теперь у нас было два стола, два пира: мы с друзьями ели за одним; сиротки Фэйри, Ксидент, Ноготь, Вошь-энд-Гой, Макдоналдс, Аквафреш и остальные добровольцы расположились за другим. Книжные калеки тоже явились.
Мы ели жадно, как Оливер. Будто враги по глупости объявили временное прекращение огня, дав нам шанс отдохнуть и перевооружиться посреди накала финальной битвы.
– Очень вкусно, – сказал Бисмарк. – За тебя, Псалтирь.
– Очень вкусно, Руфь, – сказала Элизабет.
– Постой, я не понял, – сказал Оливер. – Эти два твоих клиента уже породили пять трупов.
Я уже поздравлял себя с тем, что длительное половое воздержание окончательно лишило его такта, и тут заметил нечто ужасное: по полу медленно полз Т. Э. Лоуренс, бледный, почти желтый. Его прекрасно видно из-за стола и из-под стола. Каждые несколько шагов он приседал, оставляя зеленые бутоны блевотины.
Я закричал, чтобы он немедленно шел под скатерть. Он остановился и высокопарно изрек:
– Я любил тебя, и взял в руки волны людские, и звездами волю свою начертал в небесах.
И его опять вырвало. Барбаросса не выдержал:
– Этот гомик пытался совратить нимфу. Отвратительно. Я его окунул в борную кислоту. Имейте в виду, я не жалею.
– Оставь его, – сказал мне Бисмарк. – Они убьют вас обоих.
Но я пошел напрямик, и священные заповеди Блаттеллы вопили об осквернении в моем мозгу. Я схватил Лоуренса за усы и потащил под стол.
– Простите, – сказал я, не обращаясь ни к кому в отдельности. – Я не мог просто оставить его там.
– Ты мог и должен был его оставить. Здесь он привлечет к нам внимание. Если еще не привлек, – проворчал Бисмарк.
Он прав. Если Лоуренс провальсирует из-под скатерти, Айра глянет на пол – и нам всем крышка. Зачем я это сделал? Леденящий страх шептал мне голосом Матфея: «Душа не больше ли пищи?» Оба идут на фиг – и Матфей, и Лоуренс.
– А когда они выходят – это как в кино? Начальник тюрьмы говорит: «Парни, на этот раз мы вас отпускаем. Но, если увидим поблизости ваши карамельные жопы, вам туго придется». Потом он вручает им билет на автобус и пачку «Кэмела». Кореша машут сквозь решетки и ржут: «Через месяц увидимся, Джеймс. Вазелин не забудь». – Оливер постукивал по полу громадным ботинком.
– Олли, мы за столом, – напомнила ему жена.
– Пошли, турки ждут Белого Бога, – сказал я. Лоуренс приосанился. Дальше просто: я подвел его прямо под ботинок, и Оливер раздавил Лоуренса, даже не заметив. Бравый солдат Лоуренс ушел от ответа, прилипнув к подошве Оливера.
Я уже не раскаивался. Никто не осудил меня за эту экзекуцию, никто не дал себе труда оторваться от еды.
– Где ты об этом прочел? Ну то есть – по какому каналу видел? – спросил Айра, закашлявшись. Кашель не дал ему договорить, и кто-то хлопнул его по спине.
Он хрипел, но еще дышал. Так просто Айра ни за что не умрет.
– Все нормально? – спросила Руфь. Какая дурацкая физиология. Если дышишь спиной, пища может заблокировать дыхательные пути, только если нарочно ее туда запихнуть.
Я вернулся к Американской Женщине. Сопля продвигался ко мне – он уже глодал ее поперек.
– Не торопитесь, – сказал я. – Черт возьми, это мой панцирь.
– Не торопитесь, – сказала Руфь. – Станет плохо, и не захотите десерта. Если что-нибудь осталось.
Читать дальше