Григорий Канович - По эту сторону Иордана

Записал Вадьку на бокс и на карате. Купил перчатки боксерские. Купил распашоночку на тесемках, кальсончики чудные — полотняные. По три раза в неделю возил в Иерусалим, не считаясь с бензином, со временем. Купил аквариум с рыбками. И кончился Вадькин медовый месяц, кончилось сыночкино счастье — вот вам и Тушия с Кадмоной, мудрость царя Соломона! Блевать хочется…

«Будь она проклята, эта вилла!»

Смотрит она на сына, чувствуя безмерную нежность, чувствуя боль, сострадание и что-то еще, чему нет названия, чья природа уже не наша, совсем не земная. Не каждой матери положено это знать, не каждой матери в это проникнуть.

Возила Шурочка сына к знаменитым невропатологам, психиатрам. Пыталась пристроить в кибуц, ибо мысль такая была — сменить ему обстановку, общественный климат, как говорится. Обидно ведь все-таки, дети кругом как дети: буянят, дерутся, бьют стекла соседям, а этот же — как не от мира сего — ни рыба ни мясо! Пробовала и иглоукалывание, пробовала человека с электрическими руками, который ауру якобы восстанавливает, оболочку вокруг человека, жизненный дух. Возила Вадьку к знахарям и к гадалкам — не заколдован ли сын дурным глазом? Поила травами и отварами. И в Тель-Авив попала однажды, к какой-то припадочной тетке, размерами со слониху. Сказали Шурочке, что тетка эта общается с духами, что может сказать, кем была душа человека в прошлой жизни. Что пережил человек и какую принес память и искажения.

— Это девочка из Освенцима, в одиннадцать лет ее сожгли в крематории! — сообщила тетка, выйдя из транса. — Не удивляйтесь, большинство евреев, которые нынче рождаются, это души из крематориев, они нуждаются в особой заботе.

И Шурочка успокоилась, смирилась, ибо с каббалой тут ничего не входило в противоречие, все объяснялось и повлекло за собой лавину других открытий, грандиозных и удивительных. Ну, как объяснить, например, это мягкое в Израиле отношение к детям: все им прощать, неслыханно баловать? Шурочка так и не видела до сих пор, чтобы взрослый ударил ребенка в Израиле…

Можно ей возразить, конечно! Можно сказать, что были мы две тысячи лет в галуте, страдали и мучились, пусть же дети наши растут на воле, как им угодно, а мы полюбуемся — свободные на своей земле! Все это так, все это тоже верно, а Шурочка все-таки хочет думать иначе, ибо есть у нее собственный, тайный ключик.

Рядом с Олендерами, на соседнем пороге живут Эдик и Белла Самары, Шурочкины приятели еще по Москве. Все трое они, между прочим, один институт кончали. Эдик опекает Шурочку, как родную сестру, без Эдика никакая вилла бы у Олендеров не состоялась. Себе цемента достанет и ей везет, себе арматуры — и ей. Трубы, краны, строительный лес, камень заказывал им в Бейт-Лехеме, архитектор был общий… Ну, а финансы? Кто пробивает финансы Шурочке в Поселенческом агентстве? О, Эдик Самара — локомотив, а Шурочка за ним, как вагончик! Сама бы давно свалилась, ни за что бы не потянула!

Так вот, дети… Родились у Белки и Эдика двое малышей в Израиле, мальчик и девочка, — чудные крохи, и оба со странностями, необъяснимыми аномалиями.

Девочка смертельно боится собак! Едва завидит щенка, как тут же трясется и падает в обморок. А крохе нет и пяти, ни разу в жизни собака ее не кусала, не облаяла, не пугала. А один только образ собачий вызывает у ребенка судороги и полное отключение сознания. Как понимать изволите?

И видится Шурочке концлагерь, гестаповцы. Людоед-овчарка бросается на человека, яростно терзает его немощное тело. И память об этом — последнее, с чем душа отлетела…

Мальчишка же, Урик, ни днем ни ночью не расстается с оружием. Ходит, обвешанный пистолетами, автоматом, все — игрушечное, разумеется, но так он и спит, обложенный кругом оружием, так его водят в садик, в гости. Целый арсенал у Урика, горы оружия. И все он содержит в наилучшем виде, копит и бережет.

«Оружейником будет, изобретателем, — смеется Эдик. — Живет ведь в Кадмоне, все видит, все понимает, опасности взрослых передаются, ничего удивительного! И вообще — в Израиле это модно, мальчишкам идти в армию…»

А Шурочка молчит, но видит иную картину: смелая была душа, воевала камнями, палками, не хотела жизни своей даром отдать. Так и погибла где-нибудь в гетто с мечтой об оружии, чтобы на равных сражаться, и лютую жажду этой мечты принесла в новую жизнь.

Затихает бой голливудский на телеэкране, индейцы с коней и фургонов спешились, добивают раненых, грабят имущество, а форт догорает. Шурочка замерла, насторожилась: послышалась ей работа мотора у себя во дворе, и безошибочно определила — «пежо» Эдика Самары!