Профессор Минц — один из ключевых персонажей гуслярского цикла, он типичный гений-одиночка, фигура хотя и пародийная, но очень трогательная, поскольку все время пытается сделать как лучше, но получается как всегда. Есть Миша Стендаль, похожий на молодого Грибоедова (с возрастом он сделается похож на немолодого Чехова), — корреспондент местной гуслярской газеты, человек культурный и влюбчивый. Есть еще один изобретатель-неудачник — Саша Грубин. Есть неразлучные собутыльники Погосян с Кацем, как бы воплощающие дружбу народов и несколько пофигистскую (чего уж тут, с пришельцами разобраться бы) гуслярскую толерантность. Есть въедливый и сварливый пенсионер Ложкин. И наконец, есть Корнелий Удалов — лысенький и кучерявенький прораб местного стройтреста, его суровая жена Ксения и сын Максимка. Именно Удалов, эдакий наш отечественный everyman , выступает основной фигурой в многочисленных коллизиях, связанных с братьями по разуму. Именно его контактерские подвиги легли в основу первого «гуслярского» рассказа — «Связи личного характера» (1970).
Профессор Минц пришел в Гусляр прямиком из фантастики 50-х, с ее восторженно-опасливым отношением к науке; лохматый и суровый Саша Грубин, романтик и мечтатель, — из молодежной прозы 60-х; Удалов — из производственной прозы 70-х… По крайней мере начинался «Гусляр» (в том числе и стилистически) как мягкая пародия на штампы отечественной литературы и фантастики в частности… За 35 лет, однако, — а именно столько возвращался Булычев к своему детищу, — «гуслярский цикл» претерпел некоторые изменения.
Эти изменения — вероятно, не без умысла издателя — отражает оформление трехтомника, чей цвет меняется от насыщенно-алого (горячего) через лиловый и до глубоко-синего (холодного). Иными словами, иронический, но оптимизм, чуть усмешливая, но вера в «обычного» человека, способного и с пришельцами наладить контакт, и пожертвовать заветным своим желанием ради ближнего своего («Поступили в продажу золотые рыбки» — эдакий наоборотный Катаевский «Цветик-семицветик»: слишком многие горожане потратили свое заветное желание, чтобы вырастить новую руку и ногу искалеченному молодому пожарному), постепенно уступают место мизантропии — когда снисходительно-усмешливой, а когда и нет…
Тут, конечно, совпали историческое и личное время — эпоха «дикого капитализма» человеку, воспитанному в иной системе, особого оптимизма внушить не могла, да и вообще с возрастом оптимизма поубавляется, а пессимизма и усталой мудрости прибавляется — сравните, например, тексты ранних и поздних Стругацких. К тому же Булычев, без сомнения, был мастером сатирической новеллы; «Перпендикулярный мир» (1989) и «Харизма» (2002) — вообще шедевры политического и социального предвидения, хотя, казалось бы, откуда? — не иначе как свою машину времени прятал в гараже… И все же, попав в Гусляр 2000-х, где даже дети хитры и корыстны, а изобретения добрейшего профессора Минца грозят обернуться опасностью уже не по раздолбайству гуслярцев, а в силу все той же жажды наживы, заложенной в человеческой природе, читатель, знакомый с Гусляром 70-х, может и расстроиться: добрая сказка обернулась мрачным фельетоном.
Все так, но я хочу поговорить о другом.
Великий Гусляр — единственный, наверное, в истории позднесоветской литературы — теоретически имел все шансы стать тем, что, похоже, было отчаянно востребовано (недаром так популярны у нас были «Сто лет одиночества» Маркеса) — этаким нашим советским Макондо, собирательным образом страны и одновременно ее символом.
Он и начинался как такой Макондо — крохотный городок с прописанной историей (даже этимологию названия Булычев в стиле путеводителей с их квазинаучной серьезностью предлагает), со своей географией — очень русской, северной, романтичной; со своими достопримечательностями, памятниками старины, путешественниками, землепроходцами, колоритными персонажами…
Из писателей-фантастов позднесоветского времени Булычев, кстати, ближе всех подходил под определение «коммерческого автора» — и по объему написанного, и по склонности к сериальности, к циклам (про доктора Павлыша; про девочку Алису), и по способности формировать долгоживущие бренды — ту же Алису, например. Гусляр в этом смысле — замечательный соблазн, замечательный вызов литератору — сделать то, что ни у кого еще не получалось, и не то чтобы заслужить всенародную любовь (она и так была), но как бы углубить ее, распространить на более разборчивую, что ли, читательскую аудиторию.
Читать дальше
