Запрос на подобные тексты есть — вне зависимости от того, сложился ли в данном регионе целостный текст/миф. На литературных сайтах и форумах одно из любимых занятий — коллективное составление списков книг, посвященных тому или иному городу. Поэтому прокладывать наш дальнейший маршрут просто по административным центрам Украины бессмысленно — не то статья превратится в каталог авторов. Говорить имеет смысл о «точках кристаллизации» локальных идентичностей.
Поэтому вновь сядем на поезд № 112 и поедем в Харьков — город, присутствие и отсутствие которого в украинской литературе неравномерно чередуются последние двести лет. Последние двадцать лет, к вящей пользе для отечественной литературы, Харьков «присутствует», и чем дальше, тем мощнее. Последний раз такое было в 1920-е годы, когда город стал столицей УССР и средоточием литературной жизни; нынешнее культурное бытование Харькова в значительной мере определяется тем, что он был, помимо прочего, и столицей украинского авангарда. Поэтому неудивительно, что Сергей Жадан (безусловно, важнейшая фигура литературной жизни) — автор одной из первых диссертаций о Михайле Семенко, а степи «Ворошиловграда» сохраняют память о «слобожанской Швайцарии» из прозы Майка Йогансена. Напомним, что украинский авангард (как и русский, тесно связанный с украинскими землями) был глубоко национальным.
Сегодня Харькову тем легче опереться на свое авангардное прошлое, что бывший промышленный город теперь — молодой и студенческий: процент студентов в отношении к общему числу горожан — самый высокий в стране. Не случайно повествователь «Anarchy in the UKR» Жадана (2005) воображает студенческую революцию, вызванную введением талонов на макароны («короче говоря, чем-то ужасным и антигуманным»). А такой процент студенчества в городе означает и высокую транзитность населения. Возможно, именно поэтому так своеобразно складывается городской миф: краеведческая литература — по крайней мере известная за пределами города — практически отсутствует, и только в последние годы начинается культурная рефлексия. Так, известный читателям «Нового мира» прозаик Андрей Краснящих не только составил антологии «Харьков в зеркале мировой литературы» (2007, совместно с К. Беляевым) и упомянутый «Поезд № 111», но и вообще чрезвычайно охотно принимает участие в антологических проектах, связанных с Харьковом.
Зато в жанровой беллетристике образ Харькова начал складываться уже в 90-е (а Киев и Львов приходят к этому только сейчас!). Харьковские фантасты Генри Лайон Олди (Дмитрий Громов и Олег Ладыженский) и Андрей Валентинов посвятили родному городу целый ряд романов. Показательно, что Валентинов, профессиональный историк, чуть ли не единственный из наших фантастов напрямую, а не аллегорически осмыслил украинскую жизнь 1990 — 2000-х годов (цикл «Ноосфера») [32] . В соавторстве Олди и Валентинов написали целиком посвященные городу романы «Нам здесь жить» (1999) и «Тирмен» (2006). В первом романе показано близкое будущее после некой катастрофы, во втором — несколько временн ы х пластов, от недавнего прошлого до ближайшего будущего. Как результат — образ города начинает выстраиваться «задом наперед», от будущего к прошлому. Возможно, в этом тоже проявляется авангардный дух Харькова, хотя сообщества местных фантастов и мейнстримщиков практически не пересекаются.
Дело в том, что романы русскоязычных фантастов Украины издаются по большей части в жанровых сериях российских издательств и таким образом вписываются в общий постсоветский контекст, в Украине же выходят или переводы, или антологии малой формы. Кого в таких условиях считать украинскими писателями, а кого нет — проблема во многом спекулятивная: копий было сломано много, а в результате смысла — чуть. Между тем критерии — вполне объективные и безоценочные — давно известны…
Очевидно, что к украинской литературе принадлежит все, написанное на украинском языке, вне зависимости от темы, места действия, культурных традиций, на которые опираются авторы. Из текстов на иных языках к ней относится то, что обладает преемственностью по отношению к традиции местной, связано с ее продолжением и развитием, транслирует ее вовне или преломляет в ситуации полиязычия и поликультурности. Зачастую в творчестве одного автора бывает трудно провести грань — стал ли конкретный текст явлением украинской или русской (польской, еврейской и т. д.) культуры, и вот тут-то решающим может оказаться вопрос бытования, тех контекстов, в которых не только создается, но и воспринимается художественное явление.
Читать дальше
