Еще одна заметная работа в этом плане — «Львовская сага» Петра Яценко: несмотря на громкое название — всего полторы сотни страниц [26] . Не «Форсайты», но тем не менее история нескольких поколений двух семей, от межвоенья до 1960-х. Автор — человек молодой, и само его обращение к этой теме говорит о многом.
На наших глазах литература «гения места» из сугубо краеведческой трансформируется в беллетристику, причем беллетристику массовую (вспомним «Киевских ведьм» Лады Лузиной, о которых речь шла в прошлой колонке). А во Львове есть еще один стимул для этого процесса: многообразный город стремительно преобразуется в туристический центр, и вслед за этим происходит то, что социологи называют «коммерциализацией различий». Львов украинский, польский, еврейский, армянский, австрийский становится товаром и брендом во всех смыслах этих слов, как в хороших, так и в дурных. Случай не единственный и даже типичный: в европейской культуре главным образцом, конечно, остается римский текст, созданный туристами и тоже ориентированный на прошлое.
Конечно, трансляция литературного образа города вовне ярче (и упрощеннее), нежели его переживание «изнутри». Многие местные жители полагают, что Львов вовсе не таков, каким предстает в путеводителях, от «Кнайп…» до новейших романов. Настоящий город — это спальные районы Сыхив и Замарстынив, промзоны — наследие советской эпохи; бесхозяйственность городских властей, перекопанная Армянская улица, проблемы с водоснабжением — реалии сегодняшнего дня. Все попытки выйти за пределы винничуковских тем пока что маргинальны: «другой» Львов пребывает на периферии литературы, от молодежной социальной прозы до молодежного же фэнтези.
Расширение сложившегося образа Львова происходит не столько «вглубь», сколько «вширь», в связи с активной миграцией окрестного населения в город и из него, — при том что граница между Львовом и остальным Прикарпатьем сохраняется довольно четко. Новейший пример — роман Ольги Слонёвской «Девочка на шаре» [27] : лауреат гран-при «Коронации слова» этого года. Этот текст тяготеет одновременно и к семейной истории, и к истории взросления: роман рассказывает о жизни одаренной девочки с первых послевоенных лет до 1960-х годов. Текст интеллигентный и обаятельный, а для нас прежде всего интересен тем, как складывалась ранняя биография героини. Она родилась в семье сельской прикарпатской интеллигенции, бездетная тетка забрала ее во Львов, а через несколько лет родители вернули ее назад. Выразительно показан контраст очень традиционной сельской жизни (при том, что семья героини, повторимся, — вовсе не темные крестьяне) и уходящей натуры интеллигентской и богемной среды во Львове — того, что осталось после войны от былого «светского круга». Героиня — девочка талантливая, а значит, по сельским понятиям, со странностями: это еще ярче оттеняет непреодолимый разрыв. Даже родная мать, жена учителя и свояченица профессора, в глубине души считает дочку ведьмой.
Мифологизация Львова — вторичная и поздняя (ею, собственно, и занимается Винничук). Напротив, украинские Карпаты как обширный регион, включающий и При- и Закарпатье, осмыслен и оформлен как единый мифический текст по крайней мере во времена Франко, а то и Юрия Федьковича. Карпаты как целостность ближе всего подошли к понятию городского — в данном случае «регионального» — текста по Топорову. И это тем более поразительно, что Карпаты, как свойственно горным регионам, чрезвычайно лоскутны, естественно разделены — исторически и географически — на несколько этнокультурных анклавов: Галичина, Гуцульщина, Бойковщина, Лемковщина, Покутье, Буковина (эти общности не вполне совпадают с административным делением Западной Украины, ни современным, ни историческим).
«Карпатский миф» тем не менее — не искусственный конструкт, наподобие «литературного» Урала от Павла Бажова до Алексея Иванова, а результат самоидентификации. От XIX века до нынешних времен в Карпатах существовала своя интеллигентская прослойка — дети священников, учителей, нередко и зажиточных крестьян («дидычей»); они учились в университетах — Львовском, Краковском, а то и Венском, но возвращались жить на родину. Васыль Стефанык, классик начала прошлого века, человек высокообразованный и хорошо интегрированный в литературную жизнь своего времени, последние десятилетия провел в родном селе. Петро Шекерык-Доныкив, автор книги «Год в верованиях гуцулов», был сельским старостой (о нем мы уже писали в апрельской колонке). И так далее — вплоть до современного поэта Петра Мидянки. Его язык переслоен диалектизмами, от лексических до грамматических, что, в сочетании с актуальной культуроцентричной проблематикой стихов, как раз и создает тот самый «магический эффект» поэзии. Мидянку считают «своим» бойки, лемки, русины, гуцулы — именно потому, что он пишет на несуществующем «карпатском» языке, который и создает вместе с мифом Карпат на основе самых разных диалектов. Мидянка — поэт всех Карпат: наглядное подтверждение того, что «локальные идентичности» естественным образом становятся частью более обширной целостности.
Читать дальше
