— Вот оно что… В Ейске… — тянет папа. — Году в двадцатом, надо полагать…
— Не в двадцатом, а в двадцать третьем. Ничего смешного. Не только сустав воспалился, но и шея буквально разламывалась от боли. А уж теперь, после такой ужасной травмы… Как у тебя вообще язык поворачивается? Я до сих пор не могу лечь на левый бок. Совершенно наплевательское отношение. Рука почти не действует, а он предлагает мне заняться перепечаткой! Пиши: “Приазовская Ялта возникла в конце восемнадцатого века, после того как греки были выведены, по приказу российских властей, из пределов Крымского ханства. Выходцы из крымских Ялты, Массандры, Большой и Малой Лампады”...
— Смею напомнить, Нинусенька, минуту назад ты собиралась опустить начальный период этой одиссеи.
— Нет, как же? Без этого картина окажется неполной. Как уже было упомянуто, предки Анастасии Васильевны были духовными особами и вели церковные записи. Между прочим, несмотря на все лишения, связанные с переселением, в селе в первый же год была выстроена небольшая каменная церковь. Митрополит Игнатий лично определил место закладки будущего храма.
— Нинусенька, извини меня, это не очерк, а скачки пришпаренной блохи, — позевывает папа. — Откуда взялся достопочтенный митрополит Игнатий? Зачем он тут? Ты хочешь написать историю христианской церкви в одном отдельно взятом селе Ялта? Никаких храмов, насколько я помню, там не красуется.
— Конечно, не красуется, как им красоваться, если большевики взорвали? Дикари, невежды дремучие, хуже всяких гуннов, взорвали прекрасное каменное здание, выстроенное на средства прихожан. И при этом, заметь, велели жителям заклеить бумагой окна в домах, чтобы стекла не разлетелись от взрывной волны. Все разрушили, все смели, огненным смерчем прошлись по стране, а тут, видите ли, проявили трогательную заботу о стеклах.
— Совершенно верно: осколки стекла, разлетающиеся с большой скоростью, способны нанести человеку серьезные увечья, — сообщает папа.
— Увечья! — хмыкает мама. — Тысячами расстреливали ни в чем не повинных людей, выморили голодом целые губернии, а тут вдруг испугались увечий. Хорошо, пиши дальше: была большая дружная семья, но всех скосило. Отца Василия Петровича не пощадила революция, дядю Юрия Петровича унес голодный двадцать первый год, многие сгинули в неразберихе Гражданской войны, муж, так же как и три родных брата Анастасии Васильевны, погиб в чистках тридцать седьмого года, два сына пали на фронтах Великой Отечественной…
— Что это за кладбищенский реестр? — папа убирает руки с клавиатуры. — Ты что, намерена это кому-то показывать?
— Почему — кладбищенский? — защищается мама. — Я записала то, что она рассказывала. Свидетельство человека, который сам пережил эти ужасы и потерял всех близких. Живет теперь одна-одинешенька с поганой шелудивой кошкой.
— Старуха выжила из ума и несет околесицу! Какие чистки? Чистки проводились в рядах партии. А родственники твоей Анастасии Васильевны неграмотные и политически отсталые крестьяне.
— Как это — неграмотные? И почему крестьяне? Я только что объяснила: принадлежали к духовному сословию.
— То есть классово чуждому, — уточняет папа.
— Хорошо, не нравится слово “чистки”, придумай другое.
— Извини меня, Нинусенька, я ничего не собираюсь придумывать. Ты утратила всякое представление о реальной действительности. У тебя редкостный дар видеть все в черном свете, — изрекает папа . — Данное сочинение годится разве что для истории болезни пациента психиатрической лечебницы.
— Разумеется, редкостный дар! Значит, по-твоему, ничего не было — никакого голода, никаких репрессий, тишь да гладь да божья благодать. Что ж… Любое правдивое слово трактуется как признак безумия. Пускай, мне уже поздно на них оглядываться, недолго осталось... — Мама опускается на табуретку и горестно всхлипывает. — Этой зимы я не переживу… Хочется хоть что-то оставить после себя…
— Извини меня, но песню про твою неминучую скорую погибель, мой дорогой Кисик, мы слышим каждую осень.
— Ты сам не хуже меня знаешь: уничтожали направо и налево, не глядя ни на партийность, ни на образование. Отстреливали, как волков в степи.
Папа вытягивает губы трубочкой и со свистом выпускает воздух.
— Совершенно верно, священников, занимавшихся подрывной деятельностью, арестовывали и ссылали на Соловки. И если ты решила по не вполне ясной для меня причине присоединиться к ним… — Папа умолкает и принимается постукивать кончиками пальцев по краю стола. — Смею напомнить, — произносит он, устремив взгляд в окно, за которым торчат увядшие и пожелтевшие стебли маминых цветов, — что российское правительство, спровоцировавшее переселение греков из Крыма в Приазовье, пальцем о палец не ударило для организации для них мало-мальски сносных условий жизни. Достоверно установлено, что чуть ли не половина переселенцев скончалась в первые годы от голода и болезней. Это злодеяние царизма почему-то ускользает от твоего внимания.
Читать дальше
