Давнi мадяризми, воля схизми,
Вощанi свiчки у головах.
I нiнгун юдейський, i кафiзми
Падають на порох i на прах
В его текстах пресловутых диалектизмов ничуть не больше, чем условных «варваризмов», поэтических неологизмов и «культурных имен» — опознавательных знаков европейской «сецессии». В этом смысле последовательный сельский житель и домосед Мидянка — если и не «человек мира», то «человек города», причем этот город прикреплен ко времени и месту: это восточноевропейский город первой трети ХХ века.
Тут все по-давньому.
Сотають тихо буднi,
Бiстро, готелики, старi перукарi.
Вузенькi вулицi пiдметенi, нелюднi.
Тi ж перехожi; квiти у дворi.
Возможно, именно такой — закрытый, как бы вырезанный из истории и географии — образ жизни позволяет (или заставляет) создавать единственный в своем роде анахронный хабитус. В стихах Мидянки чаще встретишь Кафку и Эрдели, нежели классического персонажа «сельской лирики», какого-нибудь условного пейзанина или представителя столь же условного «народа». При том, что Мидянка — настоящий сельский житель, — не в дачно-литературном, декоративном смысле, но в буквальном: вся его жизнь проходит в Широком Лугу. По окончании университета он вернулся в родительский дом, потому что «младший сын» и потому что «так принято». Он тридцать лет учительствует в сельской школе и каждый будний день отправляется на работу в соседнее Тисалово. У него крестьянское хозяйство, живность, сад и огород. Его легко вообразить персонажем греческой идиллии, но… стихи сопротивляются. Ему было бы легко «войти в образ», но, вероятно, именно из-за этой легкости, этнографической «подсказанности» или навязанности поэтической роли он выбирает тот самый условный «город культуры». Мидянка — консервативный интеллектуал или модерный традиционалист? Его консерватизм и его традиционализм — больше и глубже, чем культурная ориентация и литературная цитата. Его экзотический словарь соединяется с абсолютно ясным, рациональным синтаксисом. Сознательно или нет, но Мидянка ограничивает все эти лексические изощрения самыми традиционными поэтическими жанрами, он предпочитает сонеты, так называемые «твердые формы», и не только затем, чтобы продемонстрировать поэтическую технику. Кажется, его прием состоит в демонстративном конфликте нетрадиционного словаря и традиционной формы, в усложненности языка и простоте выражения.
Стиль Мидянки иногда называют «номинативным»; и в самом деле, его зачины напоминают словарные статьи, а его антологические интонации ближе всего к средневековым географическим или ботаническим трактатам: эта поэзия «расчерчивает» свое исчезающее малое пространство, заносит его в некий культурный архив. Последний его сборник озаглавлен по ключевому стихотворению — «Ильмовый листок». «Ильмом» называют вяз на той разговорной «латинке», которая сохранилась еще на «периферии Центральной Европы». В сложном узоре поэтической речи Мидянки, где соединяются модернизм и архаика, мифологическая символика и энциклопедические раритеты, этот «ильмовый листок» призван напомнить и о влажном духе девственной природы, и о книжной закладке (артефакте), и, наконец, о культурной традиции: «листок» здесь — многократно повторенная в европейской лирике Нового времени цитата из Горация. Все эти значения последовательно умещаются в трех коротких строфах совершенной антологической миниатюры. Естественное развитие сюжета подсказывает движение от природы к культуре — от влажного ущелья к засушенному листку — книжной закладке, и затем к обобщению — культурной цитате, горацианской элегии. Но Мидянка поступает неожиданным образом: сухая закладка заставляет вспомнить сырые, укрытые листвой склоны, и лишь живой листок обращает память к ильму Горация.
Рiс гав’яз, в’яз, чи мо’, шовковий iльм?
Зiбрав листок i користав закладку.
Де тексти про Вiльгельмiв та про Вiльм...
I хтось принiс в дарунок шоколадку.
В ущелинi вiдсирiв зелен-мрок.
Немов неторканiсть вiдкладеного звою.
Важкий на схилах кожен порух, крок,
Як доведеться бути пiд горою.
Летить листок, трiпоче i тремтить.
Поволi падає до змокла резервацiй.
Полiт листочка з iльма, щасну мить
Уздрiв, увидiв не лише Горацiй...
В заключение скажу то, что уже говорила однажды: стихи Мидянки плохо поддаются переводу, они как будто написаны на нескольких языках. Но кажется, то, что сделал Аркадий Штыпель, — точно и правильно, это единственно возможный ход. Мидянка и в оригинале предлагает «чтение со словарем», переводчик сохраняет этот прием, воспроизводя единственное в своем роде сочетание чистой поэзии с ученой лексикографией.
Читать дальше
