При воцарении Александра первый указ, им подписанный, был о нашем возвращении на Дон. Послано было 6 гонцов с приказанием непременно настичь нас и вернуть, и только один, едва живой, исполнил поручение. Остальные не довезли. Утром мы весело присягнули новому царю и поплелись в наши станицы, потеряв, однако много людей и лошадей”.
Так кончил свой рассказ Матвей Иванович» [43] .
«Химерический план Наполеона»
Упомянув в письме к брату Льву имя Наполеона и его химерический план завоевания Индии, Пушкин не сделал никаких пояснений, словно бы речь шла о предмете, всем давно и хорошо известном. И действительно, ни для кого из современников 12-го года в этом не было большого секрета. Мы долго молча отступали, об исходе войны тогда можно было только гадать, и уже общим было мнение, что «Москва будет взята, мир в ней подписан, и мы пойдем в Индию сражаться за французов!» [44] . Это слова Дениса Давыдова, чей авторитет не позволяет усомниться в правдивости такого свидетельства. Удрученный положением дел, он тогда же обратился к князю Багратиону, у которого служил адъютантом, с требованием выделить ему трехтысячный отряд для рейда по французским тылам. «Если должно непременно погибнуть, то лучше я лягу здесь! — горячо убеждал князя наш партизан. — В Индии я пропаду со ста тысячами моих соотечественников без имени и за пользу, чуждую России, а здесь я умру под знаменами независимости, около которых столпятся поселяне, ропщущие на насилие и безбожие врагов наших… А кто знает! Может быть, и армия, определенная действовать в Индии!..» [45] . Трех тысяч ему не дали. Дали только пятьдесят гусар и сто пятьдесят казаков, и вместо карты Индии Багратион вручил ему свою личную карту Смоленской губернии.
Оказывается, маленький злопамятный корсиканец ничего не забыл. Еще во времена Павла он настойчиво стремился заключить с Россией военный союз. «Идея союза, — писал об этом Е. В. Тарле, — диктовалась двумя соображениями: во-первых, отсутствием сколько-нибудь сталкивающихся интересов между обеими державами и, во-вторых, возможностью со временем совокупными силами грозить (через Южную Россию и Среднюю Азию) английскому владычеству в Индии. Мысль об Индии никогда не оставляла Наполеона, начиная от египетского похода и до последних лет царствования» [46] .
Сам Наполеон не раз выражался в том смысле, что если бы он даже с малым отрядом добрался до Индии, то непременно выгнал бы оттуда англичан. «Александр Македонский достиг Ганга, отправившись из такого же далекого пункта, как Москва, — увлеченно рассуждал он в начале похода в Россию. — Предположите, что Москва взята, Россия повержена, царь пошел на мир или погиб при каком-нибудь дворцовом заговоре, и скажите мне, разве невозможен тогда доступ к Гангу для армии французов и вспомогательных войск, а Ганга достаточно коснуться французской шпагой, чтобы это здание меркантильного величия Англии обрушилось» [47] .
Вслед за императором об Индии на все лады толковали его бравые вояки: «…настроение большей части армии в момент перехода через Неман было бодрое. В победе мало кто сомневался, а люди повосторженнее говорили вслух об Индии, куда они пойдут после победы над русскими, о золотых слитках и кашемировых тканях Дели и Бенареса» [48] . Нашествие на Индостан, с использованием вспомогательной русской армии, Наполеон планировал сделать одним из условий мира с Александром. Однако через несколько считаных месяцев после вторжения в Россию ему пришлось уяснить, что никакого мира ни на каких вообще условиях он не получит, а в том, что касается вожделенной Индии, то, вопреки всякой географии, из холодной сожженной Москвы до нее было гораздо дальше, чем от берегов Немана. Индия, еще недавно казавшаяся доступной, теперь предстала ускользающим миражом, химерой, — о чем, собственно, и упомянул Пушкин в письме к своему брату.
Между тем смерть Павла вовсе не похоронила окончательно наши собственные надежды помыть солдатские сапоги в Индийском океане. Русские военные стратеги вплоть до самой середины XIX века напрягали извилины «в рассуждении завоевания Индии». Поражение в Крымской кампании и наше вечное «за державу обидно» вновь вызвали к жизни проект неожиданного и мстительного удара по англичанам. На этот раз его автором явился генерал-лейтенант Евгений Егоров, чье имя давно затерялось на пожелтевших страницах старинных журналов. В сущности, это был голос широких генеральских масс, кипевших в нетерпении расквитаться с европейцами за позорную сдачу Севастополя. «Вникнув в политику главнейших государств Европы, — провидчески выводило острое генеральское перо, — мы увидим, что все ее пружины, все усилия и замыслы устремлены постоянно к тому, чтобы уничтожить или, по крайней мере, ослабить Россию, убить ее производительные силы и лишить ее возможности не только действовать, но даже думать наравне с европейскими державами» [49] .
Читать дальше
