Подошел Шарип, сказал:
— Да что ты, Дим Димыч, с ним разговариваешь? Пусть идет отсюда на фуй. Я ему даже чая не дам. Это ж надо: все ментам отдать.
— Ты не прав, Шарип, — сказал я. — Ну, заблуждался человек, не искоренил свои жлобские замашки. Надо дать ему шанс исправиться. Я вот помню, в Таштюрьме со мной в камере Корсунский сидел, Леонид Моисеевич, тоже порхатый. Поначалу тоже жлобствовал. С нами еще два головореза сидели, так коллективом камеры воспитали человека, всем стал делиться.
В подтверждение моих слов понуро стоявший Наганюк стал раскаиваться.
— Да, ребята, я виноват. Я еще крепко заблуждаюсь в этой жизни, а Бог меня наказывает за жлобские замашки, — сказал иуда и ушел.
И надо отдать должное, воспитание на человека подействовало. Шарип не раз заезжал к жене Наганюка, привозил в зону деньги и продукты. Так Наганюк делился с нами.
Приближался день моего освобождения. Шарип подарил мне три ножа: один охотничий и два с выкидными лезвиями. В зоне отдавать не стал, а отдал кенту Абдулле. Тот на бесконвойке в Яшкуле работал, в пекарне машины с мукой разгружал. А мне Шарип сказал:
— Освободишься, Дим Димыч, зайдешь в пекарню, Абдулла будет тебя ждать.
И вот подошел тот день — завтра я выхожу на волю. А сегодня вечером Шарип заварил ведро чифирю, и все, кто пьет чифирь, подходили с кружками и пили. Наганюк приходил попрощаться со мной, в его характере произошли ощутимые перемены в лучшую сторону. В общем, кайфовали мы и разговаривали почти до утра. Кто-то притащил гитару, я прошелся по аккордам и выдал старую лагерную песню:
А наутро расстреляют Халима.
Расстреляют Халима. Это значит, меня…
Шарип остановил меня:
— Ты что, Димыч, такую не в масть грустную, давай что-нибудь повеселей.
— Постой, паровоз, не стучите, колеса. Кондуктор, нажми на тормоза. Я к маменьке родной, больной и голодный, спешу показаться на глаза… — запел я.
В первой половине дня по местному радио объявили:
— Пономарев В. В., срочно явиться на вахту, вы освобождаетесь.
Шарип посмотрел на меня и сказал:
— Димыч, ты что? Что такое? На тебе лица нет, так побледнел, аж белый сделался.
— Все нормально, Шарип, все ништяк. Это от радости, — ответил я, а про себя подумал: «От услышанных слов и мотор может остановиться. Столько ждешь, ждешь, а потом бац: вы освобождаетесь. Как серпом по яйцам».
Я почему так подумал, случай вспомнил: в Таштюрьме дело было. Во фронтоне смертников человек сидел в «сучьей будке» (одиночной камере), приговоренный к «вышаку». Как обычно в таких случаях, кассацию о помиловании в Верховный Суд подали. Пришло помилование. Хозяин, адвокат и прокурор зашли в камеру к бедолаге и зачитали тому постановление о помиловании. То ли от нервного перенапряжения, то ли от радости, но у несчастного случился разрыв сердца. Вот тебе и помиловали.
Я взял свою котомку, попрощался в бараке с товарищами и пошел на вахту. Шарип сунул мне письмо, чтобы я передал его брату Абдулле. В письме было всего два слова, написанных по-даргински. Я спросил Шарипа:
— А что здесь?
— Тебе, Димыч, не надо знать. Абдулла знает.
Я вышел за зону, зашел в штаб, получил деньги и справку об освобождении. Вот она — долгожданная свобода! И случилось это 23 февраля, в День Советской Армии. Что-что, а уж этот день мне хорошо и надолго запомнится.
5
Зашел в пекарню. Увидел Абдуллу с какой-то толстой бабой. Оба были перепачканы мукой и сидели выпивали. Абдулла держал стакан в руке и хотел уже выпить, но, увидев меня, тормознулся.
— О! Кого я вижу! Дим Димыч, давай к нашему столу, — сказал Абдулла, налил еще стакан водки и протянул мне. — Вот человек только освободился.
— Так за это надо выпить, — поддержала женщина.
Втроем мы чокнулись стаканами и выпили. Жизнь у меня на воле пошла. Мы долго сидели выпивали, разговаривали. Потом я сказал:
— Вы меня извините, мне надо еще в универмаг успеть, прибарахлиться.
Поднялся из-за стола и стал собираться, Абдулла протянул мне три ножа, я положил их в сумку, попрощался и свалил. Под самое закрытие успел в универмаг. Купил себе серый в полосочку костюм, туфли, рубашку, шляпу, а также мелочевку: носки, трусы, майку. Все завернул, сложил в сумку и подошел к отделу, где продают магнитофоны. Купил себе «Альфу», но без кассет. А у девушек-продавщиц играл магнитофон. Я стал их уговаривать продать хоть одну кассету. Уговорил. Девчата сжалились надо мной, видно, по моему виду поняли, откуда я, переговорили между собой и продали мне.
Читать дальше