Смутно вспоминаю и такой эпизод: после долгих дней пути состав остановился. Какие-то военные вошли в вагон и стали выбрасывать мертвых детей на насыпь. Кто-то подходил ко мне, тормошил, говорил: «Этого оставь, живой еще, не задубел, а того вон выкинь, видишь, инеем все лицо покрылось». Потом в вагон ввалились бородатые, как Дед Мороз, мужики и женщины в овчинных тулупах. Одна женщина схватила меня в охапку, стала целовать, обливая мое лицо теплыми слезами, и все причитала: «Тут же дети, а не скот, это же дети…» Потом началась стрельба, а женщина бежала куда-то со мной на руках. Потом упала в снег вместе со мной. Кто-то волоком потащил меня за шиворот, а женщина кричала в истерике, падая на меня: «Отдай дитя, дитя отдай, басурман проклятый…» Потом руки ее разжались, и она смолкла, получив прикладом по голове.
Потом снова вагон, стучат колеса. Ребята постарше говорили, что многих детей спасли сибирские бабы и мужики. А нам не повезло, мы ехали дальше.
2
По-настоящему я стал помнить себя в детдоме в Петропавловске-Камчатском, куда на баржах нас привезли из Владивостока. Сначала я долго лежал в больнице, а уже потом попал в детдом, который находился в селе Паратунка. От потрясений в дороге и болезни я стал немым и не разговаривал до одиннадцати лет.
Воспитатели говорили, что немота у меня от испуга и меня надо лечить. Завучем в детдоме была женщина средних лет. Я ее помню, как сейчас. Звали ее Вера Григорьевна, была она добрая, ласковая и очень красивая, лицо белое-белое, как молоко, а брови черные. Волосы на голове были тоже черные, но с сильной проседью. Вера Григорьевна была для нас, детдомовцев, как мать. Сколько радости она вызывала в моем детском сердце, когда, проходя мимо, погладит ласковой теплой рукой по голове, потрогает лоб, на какой-то миг прижмет лицом к животу, спросит: «Как дела, Витенька, как себя чувствуешь?» Я только мычу что-то, пытаюсь руками показать, как мне хорошо, и сильнее к ней прижимаюсь, чтобы она подольше постояла со мной. Веяло от ее тела такой теплотой и забытым материнским духом, что сразу отпадала всякая охота баловаться и хулиганить, на что я был большой мастер, хотя и был маленький и щуплый.
Вера Григорьевна и имя мне дала: Витя Пономарев. Сначала чудно как-то было, а потом ничего, привык.
В детдоме я дружил с одной девочкой. Она была постарше меня, звали ее Галей. Тоже сирота, репрессированная, родителей расстреляли. Относилась она ко мне как к младшему брату, может, жалела меня за немоту. Бывало, я провинюсь, так меня полы заставляли мыть в спальной секции. Я вызывал Галку из девичьей секции и объяснял жестами, что сегодня опять «погорел», был в селе, меня поймали и в наказание заставили мыть полы. Она улыбнется, потормошит по голове, скажет: «Эх ты, горе луковое, ну что с тобой делать?» — и идет за меня мыть полы. А я на атасе стою, чтобы кто из воспитателей не застукал. А то и ее за меня накажут — пойдет кастрюли на кухне драить.
3
Детдом наш стоял недалеко от села. Село было красивое, считалось курортным, так как в селе были две «ванночки». Одна «ванночка» была санаторская, другая — гражданская. Это такие бассейны, в которых из-под земли били горячие ключи.
Каждые субботу и воскресенье из Петропавловска на машинах приезжало много народу купаться в «ванночках». Вода в них очень горячая, сразу не войдешь, но постепенно, когда тело привыкнет и сделается красным, как у рака, то все равно больше десяти-пятнадцати минут не просидишь. Начинаешь задыхаться, сердце останавливается. Говорили, эта вода помогает от ревматизма, радикулита и других болезней.
Между лесом и горячими ключами — большая зеленая поляна. Одни из приехавших купаются в ключах, другие устраивают на поляне пикнички.
Как-то в воскресенье я убежал из детдома на «ванночки» купаться. Наши детдомовцы часто убегали сюда не то чтобы попрошайничать, но немного подкормиться: люди и так давали, сами, по-своему жалели нас — малолетних и репрессированных врагов народа. Хотя у многих этих врагов молоко еще на губах не обсохло.
Здесь я познакомился с одним мальчиком, он приехал с родителями из Петропавловска, где жил на Красной горе. Сережа, так звали мальчика, привел меня к своим родителям и сказал:
— Этот мальчик из детдома, он немой, и у него никого нет родных.
Они посадили меня с собой, угощали едой, конфетами и другими сладостями. Часть конфет я затолкал в карманы, пытался руками объяснить, что это для девочки из детдома. Показывал рукой в сторону детдома, потом двумя руками делал движения, подобные тем, какие делают девчонки, когда заплетают косы. Они отлично меня понимали.
Читать дальше